под смятою ватой небес беспредельных,
под крошевом бусин, под кровлей, как Бог.
Блуждаю по комнате, пахнущей кофе,
от мира людей оградившись тюрьмой.
Мой сын на войне, как Иисус на Голгофе.
Я сам – ветеран, что вернулся домой
и заперся в скудном хрущёвочном замке,
чтоб мира не видеть, отринуть всё прочь.
Согрев кофеином живые останки,
я мысли пускаю в графитную ночь.
Давно сирота, схоронивший родивших
и плод нерождённый, старушку жену.
Я сплю на промятой, нестиранной нише.
Червь-память изъела бока, глубину.
Бесцельно, темно, бессемейно живётся.
Какими-то силами как-то храним…
И если наследник в мой кров не вернётся,
то я из окна полечу вслед за ним…
Мытари
Бездушные мытари грабят округу,
взимая налоги для римских властей,
служа, будто псы и вернейшие слуги,
народ обирая без чувств и идей.
Отрядами ходят в разбойном угаре,
наглея, насилуя грязных крестьян,
до крох выгребают карманы, амбары,
по тюрьмам суют задолжавших селян,
секут противленцев, хозяев голодных,
штрафуют процентами всех должников,
грозят и стегают костлявых и потных,
иных выселяют из хилых домов…
Но всё же не слышно мятежных ударов,
протестов с оружием, искры войны,
петиций Сенату и Цезарю, барам.
Восстанем, когда уже станем смелы…
Ощущение ветра всеми органами чувств
Вникаю в порывы апрельского ветра,
вторжение в щели, штурмующий свист,
битьё о щитки из стекольчатой цедры,
в фанерный и форточный, выпуклый лист.
Он носится с буйством и нотами шквала
и мечется вольно от леса к окну,
от туч до земли, от бульвара до вала,
от улиц до стен, от помойки к стеклу.
Встревоженный слух созерцает движенье.
Дрожит предпоследний расшатанный нерв.
Взвихренья, удары, броски и круженья
уже причиняют деревьям пять жертв.
Невидимый демон буянит в пространстве,
врывается в сотни дверей и квартир,
несётся героем полётов и странствий.
Я чую его совокупностью дыр.
Высшая жительница
Селюсь я всё чаще под самою кровлей,
на верхнем, последнем, жилом этаже,
чтоб первым заметить цветную оглоблю,
не прячась, гулять и стоять в неглиже,
быстрей всех увидеть рассвет, оживленье,
узреть у заката финальный момент,
глядеть на все гнёзда, птенцов появленья,
взирать на раздельность всех облачных лент,
покой ощущать, уплывая в нирвану,
не слушать соседские топоты ног,
жить выше пороков, плебеев, обмана,
мечтать о высотах, где птицы и Бог,
смотреть на простор, неиспачканность неба,
не знать о пылинках, о рожах в тоске,
не ведать о лужах, о грязи и сцепах,
быть чище средь метров, на русском куске!
Голые члены семьи
Отец, обнаживший наследника рода,
стыдит его хилость и малость яиц,
бесцельность и лень, молодую породу
среди подрастающих, выросших лиц,
в тиши наставляет мальчишку, потомка,
с детсадовских лет обрамляя, уча,
ведь всюду обидчики, твари, подонки,
живущие пьянствуя, хитро стуча.
Напором своим вразумляет сыночка,
напутствует крепким советом главы
и делится опытом, верою прочной
и пищей, устоями из головы.
Он учит давать обижающим, наглым
отпоры словесные, сдачу в лицо,
развиться всецело, не быть уже чахлым,
стать сильным, отважным и умным бойцом…
Шествующий
Порочные личности зырят, как крысы,
настырные морды таранят мой взор,
паскудники шастают кучками, кисло,
внося свою тупость, раздоры и вздор.
Пейзажи и грязь заражают, как чумка,
мою постаревшую плоть кобеля
и мажут суровыми красками думки,
и колют мыслишки, какие болят.
Повсюду галдящие губы и связки,
разлитая оттепель, кошек орда.
Удушливы дуги ремня, водолазки.
Высокая ширь тротуарного льда.
