она роет склоки и сплетни, и грязь,

ворочает души, кромсает немило

и всем демонстрирует мнимую власть.

В горбатой, кривой, раскоряченной позе

стоит и ревёт, как неистовый зверь,

слюнями, объедками брызжется грозно,

колотит копытами с чистую дверь.

Вопит обозлённо и так оголтело,

что дико фонит, громыхает в ушах,

людей уличает в поганейшем деле,

вбивает униженность, пакость и страх.

Кричит, убеждает, буянит скандально,

стучит аж подковами сгнивших зубов

среди вот таких же голодных и сальных,

забрызганных морд и отвисших боков…

Буржуи имеют сверх жажды и нормы,

сверх недр подвалов, сараев, мешков

алмазы, купюры, запасы из корма,

любовниц, кареты, высоты дворцов.

Буржуи тиранят народные массы,

секут, оглупляют людские стада,

себя возвещают мессиями расы

и множат рабов, боевые рода.

Буржуи в союзе с шаманами, клиром

вещают о догмах, что выдала высь,

о непротивлении власти, ампиру,

их праве на ленную, сладкую жизнь.

Буржуи без страха владеют страною

совсем беспринципно и навеселе,

себя окружили войсками, стеною.

А мы – батраки на исконной земле.

Танцовщицы жмутся дурашливо, страстно,

смакуют ментол сигарет и бурбон,

играют улыбками ради соблазна,

меняют приветы на ласковый тон.

Контрастные девы раздеты, похожи,

порою с пигментами дивных тату,

как розы, теснятся к пиджачной рогоже

и тянутся губками к пьяному рту.

Стриптизные розочки ждут садовода,

мечтая, чтоб трогал кудрявый флорист.

Глядят инженю, акробатки с породой

и жаждут увидеть вновь денежный лист.

Лиричны, немного трагичны, капризны.

Даруют остроты, смешки и мечты.

Но дух куртуазный, рифмующий жизни

тут без настроенья, и хочет уйти…

Дурной толстосум – это злой оккупант

народного блага, свободного рода,

неволи и бедности щедрый гарант,

шакал, мироед от чужих огородов.

Держатель рабов, капиталов и стен,

финансовый туз среди дам и "шестёрок",

живущий наживой без дум, перемен,

снующий от банков к владелицам "норок".

Даватель дешёвых и низких работ,

подельник Гермеса и Велеса в веке,

лихой спекулянт дармоед и набоб,

что видит рыбёшку, слугу в человеке.

Делец, отбиратель всей прибыли в дом,

сажающий в ямы долгов или тяжбы,

жадоба, что жрёт, не имея злой ком…

Но сей угнетатель получит однажды!

Вокруг нецензурная, тухлая жизнь,

печальность построек, как готике дань,

разливы коричневых стёкол и слизь,

на грязных заборах призывы и брань.

Нахмуренность лиц уже с ясельных мест.

Неубранность улиц в угрюмом убранстве.

Для женщин два выбора – бедность иль шест;

для парня – богатство, лежанье и пьянство.

Средь чёрных, асфальтовых, ямных кулиг

общественный быт, как поток поголовья,

живущий без целей, разумности, книг,

уже не дрожащий душою и бровью.

Удушливый смог из бензина, гнилья,

печалей и примесей пыли, резины.

Безрадостный факт жития-бытия

в дурной, обязательной, серой рутине…

Семь ёжиков-кочек, покрытых травой,

недвижно внимают полям и посадкам,

простору округи, волне луговой

среди дикобразов-кустов и порядка.

Живут так весною и летом цветным,

линяют по осени, вновь обрастают,

зимою почти что совсем не видны.

Они явно что-то земельное знают…

Застывшей семьёю два года подряд

меня вдохновляют, порою тревожат.

Один даже как-то проник в палисад,

приплавившись к почве невидимой кожей.

Ежовая стая, семейство, как род,

почти разлучённы, но всё-таки вместе!

Народам, имеющим родственный код,

у них поучиться бы надо сей чести!