***

Среди именитых людей обыватель,

среди преобычных талантливый гений.

Я белой вороной, в больничной палате

себя ощущаю душою и зреньем.

***

Безумную травлю свершает тиран -

калечит поэтов, художников разных

средь круга загона (соседственных стран).

Людская коррида, что выглядит грязно.

***

На пазл из грязи, питья, бестолковщин,

тоски, патологий, дуреющих масс,

халуп, достоевщины и смердяковщин

глядит мой оставшийся, слепнущий глаз.

***

Дырявый, отходов уже не вмещаю,

теку на жаре пламенеющим днём,

чем функции главной я не выполняю.

Я – мусорка с хилым, проржавленным дном.

***

Я вся идеальна: мотором, строеньем,

красива с любой стороны и угла!

Но портит мой статус и вид, настроенье

отметка от камня на центре стекла.

По ночам подметаю дворы,

угощаю бездомных собачек,

поучаю родню детворы,

наставляю котов и алкашек,

матерюсь на окрестных ворон,

проклинаю людишек и власти,

выбираю нахальственный тон,

поедаю на кладбищах сласти,

сожалею, что рухнул союз,

попиваю кагор до угара,

зашиваю двуножье рейтуз,

завсегдатай больниц и базаров,

обитаю в вонючих вещах,

привлекаю я мух или кошек,

заплетаюсь в беззубых речах,

сохраняю за пазухой ножик,

в старой кепке, жилетке хожу,

обожаю кутью и оладья,

вся согбенна, ни с кем не дружу.

Я – безумная бабка Агафья.

С избытком психозных эмоций и злобы.

Умом завладели агрессия, бред.

Вибрирует мясо до спазмов, хворобы,

шатая костяшки, суставы, скелет.

Объяли печаль, недовольство и дикость

с известною примесью давней вины.

Во рту, на ладонях, под мышками липкость.

Кишит безобразность до жажды войны!

Ужасные думы кипят, карнавалят

и водят пожарный, густой хоровод,

желают побоища, драки, развала,

стрельбы, разрушений, смертей и невзгод.

В духовном ручье заболочено, горько.

В нём пара лягушек и восемь камней.

В душевном саду неуютно и колко -

шиповник и розы за грудью моей…

Полуголые попрошайки. По мотивам сериала

"

Дедвуд

"

В салатовых лентах и бантиках пышных,

сетях портупей, только верхнем белье,

в простых треугольниках, тонких и нижних,

с раскрытыми бюстами, навеселе,

в нектарах и брызгах духов, в поцелуях,

с дымками сигар, сигарет, папирос,

с живыми цветками цветного июля,

с кудряшками, гладями мягких волос,

с узорами, вбитыми в руки и бёдра,

с раскрасками лиц, что стоят по углам,

нескромные ходят так нагло и бодро,

кочуют, снуют и садятся к гостям.

Хитрят, алкоголят, милуются лестно,

разгул поощряя, даруя досуг,

прошения все обращают бесчестно,

опять прикурив из богатеньких рук…

Двенадцать рассохшихся ног табуреток

на тёртом, багряном, древесном полу,

при штиле, под лодкою чёрного цвета

стоят, ожидая ветров иль волну.

Лишь бриз от дыханий и мокрые капли,

мельчайшие брызги от воплей и слов

со щёк, что иссохли, размякли, одрябли,

спадают на ткани, пловца меж оков.

Морозный узор неразглаженных кружев

сковал всё корыто спокойной ладьи.

Повязка на лбу заневолила душу,

какая осталась в мясном забытьи.

Точёные и угловатые пары

несут упокой, завершенье хвороб.

И вся эта дюжина столбиков старых

подпёрла стоящий на сёдлышках гроб.

Стрекочут вовсю пулемётные гнёзда,

кидаясь горячим, немецким свинцом;

даруя раненья, отрывы так грозно,