Он ухватил неимоверно длинной рукой Кысю за капюшон, толкнул дверь и буквально зашвырнул того в утробу трактира. Кыся пролетел через весь зал, не успев толком разобрать находящихся в нём лиц, головой распахнул какую-то дверь и треснулся коленками о дощатый пол тёмного коридора, ведущего куда-то вглубь дома. Кысе не удалось заплакать, так как его опять схватили, волоком протащили по коридору и втолкнули в мрачную комнату с мрачной мебелью, с мрачно горящим камином, подле которого мрачно сидел в кресле мрачный Шмеля и мрачно что-то хлебал из мрачной кружки.

– Благодарю, уважаемый, – кивнул трактирщику Шмеля. – А теперь сообрази-ка чего-нибудь порубать!

– Ща сделаем, – заверил тот и исчез.

– Что за манеры, Шмелик? – роняя слёзки, вопрошал Кыся. – Почему он такой грубиян?

– Потому что ты тормоз, – отрубил Шмеля, давая понять, что разговор на эту тему окончен. – Зацени лучше, какую нам комнатку дали!

– Небось кучу денег стоит, – с сомнением высказался Кыся, устраиваясь поудобнее в кресле.

– Не боись, тут все свои. Трактирщик – бывший урка в законе, всё будет чики-пуки!

– Час от часу не легче, – вздохнул боязливый Кыся.

– Да ты успокойся! Он мне сам пообещал цену сбросить. Пацан сказал – пацан сделает!

– Ну-ну…

– Между прочим, зря ты в это кресло сел, – зевнул Шмеля. – Там, кажись, кот накакал.

Кыся взвизгнул и вскочил.

– Фи! – морща личико и пачкая ладошки, выдавил он. – Не мог сразу сказать?

– Я забыл. – Шмеля поставил кружку на столик перед собой и смачно рыгнул. – Убойное пивко!

Пока Кыся очищал свой мундир от остатков непереваренного обеда неизвестной зверюги, вернулся трактирщик, которого, кстати, звали Тупо, и расставил на столике немудрёный ужин: отжатые в уксусе поросячьи ушки, перцованный бананас (смесь банана с ананасом), большой кусок теста, по недомыслию называвшегося хлебом, забродивший трёхдневный рассольник и пузырь воняющего клопами портвейна.

– Надо ещё чего-нибудь? – осведомился Тупо, окончив сервировку стола и закуривая огромную самокрутку.

– Слышь, братишка, а тут девочку поблизости можно снять? – глотая первую ложку рассольника, спросил Шмеля. – Я недавно с зоны откинулся, мне бы женщину потрогать.

– Я чё-то здесь братьев не вижу, – угрюмо произнёс трактирщик. – Мы чё, с тобой общими делами повязаны?

– Да нет, братан, не кипятись, в натуре! Чё ты сразу быкуешь-то? Я ж по-людски к тебе… Ну так как с девкой-то?

– Готовь монету, – сказал Тупо, – а девку я через часок приведу. Устраивает?

– Об чём базар! – просиял Шмеля. – Только страшилу не веди.

– Замётано. – Тупо и Шмеля пожали руки.

– А где можно помыться? – влез между ними Кыся.

Тупо учуял запашок, исходящий от ладошек этого краснопузого нытика, и невольно отстранился.

– Не знаю, – выдавил он. – Вон, об шторку вытри.

Созерцать процесс вытирания ладоней Тупо уже не желал. Едва Кыся взялся за шторку, трактирщик выскочил за дверь и с громким звуком «блюэ-э-э!» умчался прочь.

– Ишь, какой чувствительный! – покачал головой Шмеля и обратился к Кысе: – Вы с ним, случаем, не родственники?

Обнюхав напоследок ручки, Кыся присоединился к нему за столик, предварительно подложив под задницу изгаженную шторку, и тоже начал уплетать за обе щёки. Еда оказалась получше той, что они жрали вчера, так что долгое время слышались только чавканье, швырканье и сопение. Наконец всё было уничтожено, и суперагент Кыся решил лечь спать.

– А я девочку подожду, – с довольным видом бросил Шмеля. – Дай только мне денюжку, чтобы расплатиться.

– Деньги вообще-то казённые… – неуверенно возразил Кыся.

– Чё?! Жмотишь, да? Гони монету, и тогда я не расскажу Гексу, как ты зверски расправился с Никудаусом.

– Чего-о?!

– Чего слышал! Убил беглого каторжника, которого должен был по уставу вернуть на зону, да не просто убил, а растерзал и обокрал (хоть у трупа ни хрена и не было), а теперь отпираешься, да?

Поняв подлый замысел компаньона, Кыся с дрожащей нижней губой бросил ему монетку.

– Вот и славненько! – заулыбался тот. – А теперь ложись, Кысенька, и сладко-сладко спи!

Разбудил Шмелю плаксивый голосок Кыси, который напевал себе под нос грустную песенку про колючего ёжика, ставшего алкоголиком. Спать дальше под эту жуткую заунывную чушь было нельзя, и Шмеле ничего не оставалось, как только оторвать внезапно отяжелевшую голову от подушки и выдавить дискантом:

– А не захлопнуть ли тебе пасть?

Кыся действительно оборвал песню на середине тридцать второго куплета, прекратив пялиться на себя в карманное зеркальце, и обернулся к Шмеле.

– А?

– Бэ! Какую же хрень ты поёшь!..

– Это композиция менестрельской группы из Пермихлянда. Хит!

– Представляю, что за группа…

– Обыкновенная группа. «Быки-людоеды» называется. – Кыся продолжил пудрить носик.

Шмеля огляделся в поисках воды. Решительно ничего из вчерашнего вечера он не помнил. Хотя… Нет, кажется, есть всё-таки кое-какие проблески. Первым делом он вчера чрезвычайно нажрался. Он выпил за счёт заведения полбочонка портвейна, съел целого порося и набил морду какому-то орку за то, что тот неправильно на него посмотрел. С этим всё ясно, но не совсем понятно, а дождался ли Шмеля девочку, которую заказывал у трактирщика? Постойте-постойте… Точно! Девка была! И Дырнявкин мог бы поклясться именем матери (если бы его знал), что большей страхолюдины, чем эта шлюха, он в жизни не видывал. Мало того, что она оказалась женщиной-гномом с волосатыми грудями. Вдобавок ко всему Шмелю начало неистово тошнить от её косых глаз (один глаз смотрел на переносицу, другой – вверх), огромного рта с тремя гнилыми зубами и перекошенного носа. Кажется, Шмеля ей сказал, резко застеснявшись: «Вы чудовищно красивы!» – и при этом в его животе что-то булькнуло. Шлюха лукаво прищурилась (а с её глазами это было ужасающее зрелище), потащила бывшего урку по воняющему мочой коридору и втолкнула его в душную комнату, где витал непередаваемый запашок много лет не стираных портянок. Шмелю затошнило ещё сильнее, а в животе началось почти восстание; эльфу вдруг пришла в голову мыслишка, что, в общем-то, в тюрьме было не так уж и плохо. Тем временем гномиха принялась, нашёптывая что-то пошлое, стягивать с него одежду, и вот тут Шмеля блеванул – прямо на гному. Затем ещё и ещё.

– Говнюк!! – завизжала она, отскакивая. – Хоть бы сказал, чтобы я тазик принесла!

– Ночной горшок неси, дура! – заорал Шмеля, ибо в желудке у него началась революция, перерастающая в дворцовый переворот. Гномиха убежала, и дальнейшее Дырнявкину не запомнилось, по крайней мере, в деталях. Помнил он только, что вытирал зад чужим одеялом и, убегая через окно, слышал брань гномихи:

– Да он тут, гад, всё обос…!!!

Шмеля горестно вздохнул. Да, натворил он делов! А главное – стыд-то какой, стыд-то! Как людям в глаза после этого смотреть? А как на него будет смотреть его напарник, который до сих пор прихорашивается перед зеркалом?

– А чего я, собственно, комплексую? – пробормотал Дырнявкин. – Да мне всё по барабану!

– Чего говоришь? – подал голос Кыся.

– Не суй свой нос в чужой вопрос, – встал с кровати Шмеля, – дольше проживёшь. Заканчивай с косметикой, собирай вещички и валим отсюда по-быстрому!

– Не забывай, Шмелик, нам сегодня на приём к Императору!

– Да помню я, помню!..

Они покинули трактир через чёрный ход, потому что расплачиваться за ночлег из них двоих хотел только Кыся. Крадучись, они обогнули трактир и вышли на главную улицу, где уже вовсю царило столпотворение. Практически ничего не изменилось со вчерашнего дня – те же пьяницы, успевшие нализаться с утра, те же попрошайки; единственное новшество – книготорговцы, разложившие свой почти никому не нужный товар прямо на тротуарах. Ненавидящий чтение Шмеля, тем не менее, скользнул взглядом по обложкам и заметил, что книги, в основном, об истории и о политике. На особо приглянувшиеся названия Дырнявкин дал собственные рецензии, которые вряд ли понравились бы авторам. «За кулисами Имперской власти», например, рассмешила в первую очередь. «О том, как мы крысятничали за спиной Императора в его тумбочке! – хихикнул Шмеля. – А это что? «Новые хозяйственные движения в крестьянской жизни.» И вы полагаете, там после вас ещё кто-то двигается?.. Ого! «Народная буржуазия и растерянная народность.» Типа, как составлять бредовые словосочетания! Хи-хи!»