– Ну, что, мой юный тупица, – начал Труч, – каково гнить за решёткой?

Шмеля шмыгнул носом.

– Не особо-то, господарь начальник.

– Хе-хе! А то!.. Ладно, вопрос не о том. – Труч обошёл стол, на поверхности которого, помимо засохшего пива и портвейна с хлебными крошками, торчала кипа бумаг, и опустился в кресло, причём последнее издало жалостливый звук. – Не сомневаюсь, поганец, ты слышал о даче ложных показаний…

– А чё я такого натворил-то? – проныл Шмеля.

Труч грянул липкой, потной ладошкой по столу, однако бумаги, как ни странно, не подпрыгнули, – наверное, приклеились засохшей выпивкой к столешнице.

– Ма-а-алчать!!! – взвизгнул главнадзиратель. У Шмели затряслись ножки. – Жрёшь больше всех, какаешься больше всех, а туда же – меня перебивать! – Труч зарделся. – Пакость!.. Кхе-кхе… Короче, ты, случаем, не знаешь такого проныру по имени Пиля Колбаскин?

– Никак нет, господарь Труч, не знаю! – воскликнул как на духу Шмеля, стоя руки по швам и выкатив глаза.

Труч вздохнул:

– Да и фиг с ним! Не обращай внимания, ничего плохого не случилось, просто этот Пиля заколбасил твоего отца.

Шмеля почувствовал укол ледяной иглой в сердце, а кишечник неожиданно начал расслабляться.

– Что? – прошептал он.

– Ты уши-то по утрам хорошо моешь? – опять повысил голос Труч. – Зарезали твоего папашку. Тупой ржавой пилой. – Труч сделал паузу, изучая реакцию заключённого. А чтобы усилить эффект, ввернул: – Ты бы видел, как его кишками обмотали – длиннющие какие-то кишки…

Шмеля почувствовал себя Никудаусом Перцем. Он сморщил личико, шмыгнул носиком и изо всех сил выдавил слезинку.

– Папа… – надрывно пролепетал он.

– Ой-ой, началось опять нытьё! – презрительно скривился начальник. – Подумаешь, батьку хлопнули! У меня их семь штук было, даже имя-отчество не у всех помню. А у тебя всего одного замочили! Радуйся!

Мозги Шмели, и без того отбитые за последние три месяца, совсем потекли. Не обуреваемая психическая волна, плескавшаяся за плотиной сознания, вырвалась-таки наружу. Шмеля раззявил пасть, как крокодил, ощерившись плохо чищеными зубами, и исторг из себя настоящий классический бабский визг, вцепившись себе в лысину. С головы полетели ошмётки скальпа, и быть бы Дырнявкину Шмеле огулянным, кабы не смекалка вертухая, что до этого спокойно стоял за спиной заключённого. Как только Шмеля закатил истерику, надсмотрщик, не особо торопясь, вытащил из-за форменного ремня обитую железом палку, тщательно прицелился (от усердия высунув кончик языка) и огрел бедолагу аккурат по макушке.

Шмелин крик как обрезало. Глазёнки вдруг договорились о встрече на переносице, а язык норовил драпануть от хозяина, – а затем заключённый ЭКСР номер такой-то мешком картошки рухнул на пол.

На секунду повисла тишина, однако Труч, видавший за годы честной службы и не такое, быстро пришёл в норму.

– Фу! Вот же ж паразит! – выдохнул он. – И стоило так верещать из-за смерти отца?

– Никак нет, – ответил вертухай, думая, что обращаются к нему.

– Заткнись, психотерапевт долбанный, – бросил ему Труч и выкарабкался из-за стола. Подойдя к ещё дышавшему Шмеле, он носком сапога потрогал бесчувственное тельце. – Живой, гад. И это хорошо. А то кое-кто мне за него резьбу бы сорвал. – Тут начальник эльфийской зоны задёргал глазом. – Ёкарный бабай, не стоило этого доходягу по голове бить! На хрен ты своей дубиной махал?! – взвизгнул Труч, дрыгнув глазом в направлении вертухая.

– Дык… это… по инструкции же! – начал нагло возражать тот.

– Ты это министру Гексу объяснять будешь, ублюдок тупой! Дырнявкин ему нужен! – Вслед за глазом задрожали коленки. Труч плаксиво выдавил: – Блин! Я же хотел всего лишь навсего предлог для беседы со Шмелей найти!.. Кто знал, что он такой впечатлительный?.. А ты, кретин, – гаркнул он на надсмотрщика, – в следующий раз бей по почкам!

В это время через настежь распахнутое окно впорхнула мелкая тень. На загаженный стол Труча уселся голубь, также по-хамски сделал кучку и по-западлянски уставился на присутствующих. Труч, и без того бледный, совсем потерял цвет.

– Послание… от министра… – просипел он. Скосил глаза на вертухая и добавил: – Идиот… приводи в сознание… Шмелю!..

Два раза повторять не пришлось. Надсмотрщик принялся делать искусственное дыхание «ротик в ротик», всем весом давить на грудь заключённого и производить другие непонятные махинации, покуда начальник знакомился с содержанием голубиного послания (речь здесь вовсе не о фекалиях, которые оставил министерский «почтальон» на столе Труча). Когда Шмеля захлопал зенками и даже попытался послать вертухая в прямую кишку, Труч окончательно скис, а в голове его бродили образы пыточных камер, виселиц и новых научных разработок в виде электрического дивана. Правда, заметив, что Шмеля одыбал, вдруг повеселел, послание скомкал, голубя вышвырнул он и засвистел что-то вроде на мотив песенки «С эльфийского кичмана бежали два уркана».

Шмеля тем временем умудрился встать на карачки и блевануть на спецодежду вертухая. Тот было дёрнулся за дубиной, однако Труч был на стрёме и пнул надсмотрщика под коленку.

– Плохо понял, да?

Дырнявкин, смекнув, что ему почему-то безвозмездно разрешили испоганить мундир вертухайчика, сунул два пальца в рот и оросил ботинки Труча. Начальник прошипел некое ругательство, обозначающее действия сексуального характера по отношению к какой-то матери, но ожидаемого удара по темечку не последовало, и сие ещё больше озадачило эльфозэка.

– А чё это вы со мной так обращаетесь?

– Ты очень хороший заключённый! С тобой желает говорить сам министр «Серости Империи»! Вот! – хвастливо ответил Труч, затем, видимо, что-то припомнил и зашептал медово на ушко Шмеле: – Шмелик, братец, только не говори ему, что тебя били, ага?

Тут Шмеля Дырнявкин наконец-то «догнал тему».

– Эвона как!.. Ну-ну! Я покумекаю пока, а сейчас дай-ка закурить мне по-быстрому! – оценил своё новое положение Шмеля. Труч метнулся к столу, и через секунду уже подобострастно протягивал зэку сигаретку. Шмеля понюхал её и обратился к вертухаю: – А ты чё встал? Ты уже должен был приготовить спички!

Когда Шмеля выпустил первое облако первоклассного, за двадцать грессо, дыма, Труч решил вмешаться в удовольствие заключённого:

– Может, мы с вами пройдём в другой кабинет, к господину министру? А?

– Пасть закрой, пентюх. Нормально докурю, и двинем, в натуре. Кстати, говорят, у тебя и портвешок есть? Поделись?

***

Когда Шмеля в сопровождении вертухая и Труча вышел из кабинета, его лицо приобрело цвет спелого помидора, на котором моргали изрядно поблестевшие глазёнки.

– Эх, держите меня семеро! – весело воскликнул Шмеля. – Сейчас бы бабу рыжую да шашлычок под бочок!.. Э-э, то есть, наоборот… А, неважно!.. – Он обратил взор на начальника тюрьмы. – Ну, веди, родненький!

Труч скакнул вперёд.

– Сюда, Шмелик, за мной! – угодливо бросил он. – Всё сейчас покажу!

– Убожество… – Шмеля покачал головой, глядя на ужимки и прыжки главнадзирателя. – Жополиз…

Труч, естественно, расслышал краткую характеристику своей персоны. Отомстить немедля не позволял страх перед Гексом, вторым после Императора человеком в государстве. Дерзкий, хитрый начальник исчез, уступив место дрожащей твари, не имеющей права сказать слово против занюханного эльфозэка. Вместо этого в башке Труча проносились картины одна ярче другой: вот он в застенках «Серости Империи» подвешен к самому потолку за подмышечные волосы; затем его усаживают в уютненькое креслице и СИЛОЙ заставляют разглядывать картинки с голыми женщинами, нарисованные опытным придворным художником… О, ужас! Труч помотал головой, прогоняя навязчивые видения государственного возмездья.

«Клянусь мамочкой, если всё пройдёт хорошо, стану добреньким и примерным! Брошу пить, курить и ругаться матом! Молиться буду исправно!.. – мысленно истерил Труч, останавливаясь перед неприметной дверью и скрещивая пальцы на руках и ногах.