– А? Что? Кто? За что? Чё я такого сделал? – При всём при том у него куда-то испарилась шепелявость.

– Ты не попутал, дружок? – принялся, как всегда, быковать Шмеля.

– А? Чё? Я?

– Ты какого хрена, фраер, ко мне прижимаешься? Я ведь за это и убить могу!

– Мне приснился сон про сексапильную нимфетку! – заканючил Кыся, сквасив нижнюю губу и думая, что его сейчас будут бить. – Я просто приласкаться хотел!

– Ещё раз узнаю про такое «приласкаться», я тебе мизинцем глаз раздеру, понял? – подражая Гексу, продолжал Шмеля. – Что такое на свете белом творится?! – С этими словами он словно обратился к невидимой аудитории. – Я, сын интеллигентных родителей, я, эльф, с детства лелеявший мечту о дипломатической карьере и лишь по чистой случайности оступившийся, вынужден находиться в обществе какого-то, простите, зассыхи, грёбаного энурезника! Как же, изволите поинтересоваться, нам быть дальше? – Вопрос был задан уже под завывания Кыси, обиженного прямотой Шмели, которого он почти считал другом. – А я знаю, как! Надо взять и привязать к его пипиське кувшин, мать твою, потому что меня уже это всё ДОСТАЛО!!!

Аккурат с последним выкриком Шмели Кыся рухнул на испорченное одеяло и зарыдал во всю мощь своих лёгких, суча ногами и дубася кулаками камни. Предохранитель в мозгу, защищающий его от истерики, в конце концов, перегорел.

Так продолжалось бы неизвестно сколько времени, ибо повыть Кыся был отнюдь не дурак, но Шмелю от зудящего кору головного мозга плача спас случай. Сперва Шмеле показалось, что это ветер, несущий вонь с северо-востока, из Некрополя, вторит Кысе, словно души Мёртвого Города просят заткнуться дебильного агента. Через пять минут эхо усилилось, и уже можно было разобрать… слова!

– Помолчи, козлина! – зашипел на Кысю Дырнявкин. – Кажись, мы здесь не одни!

Однако Кыся молчать не желал, – наоборот, он взвыл пуще прежнего, едва услыхав нехорошее слово, которым Шмеля отнёс его к животному миру. Перенести стоически подобное обращение было выше его сил, посему Шмеле ничего не оставалось, как только заткнуть Кысину квашню портянкой.

– Я же сказал, тише, – стараясь не ударить напарника по почке, прошептал он, – мы не одни!

Кысин гнус как ножом отрезало. Он выплюнул источающий благоухание Шмелиных ног кляп и громко закашлялся.

– Да что же это такое! – с ненавистью зыркнул на него Шмеля, а затем, стараясь не хрустеть суставами и не скрежетать зубами, он спрятался за камень, формой похожий на задницу, и принялся изучать окрестности.

***

По нестерпимо скользким камням перемещалось небольшое существо, вроде бы похожее на эльфа. Сказать было трудно, ибо оно непрестанно двигалось и шевелило всеми четырьмя конечностями – в такт дурацкой песенке, которая и выдала присутствие незнакомца в этих диких землях. Когда существо подползло чуточку ближе, Шмеля разглядел на нём до боли знакомую полосатую тюремную робу, и тени сомнения и измены вползли в сердце Дырнявкина. Ему вдруг почудилось, что обозлённый Фигус Акт отправился на поиски обидчика, дабы довершить неоконченную месть – месть за порушенный песочный замок. Однако более глазастый Кыся разбил Шмелины переживания в пух и прах.

– Да это же Никудаус Перц! – выдохнул он в Шмелино ушко. Кыся на правах доносчика знал в лицо всех обитателей ЭКСР.

Пелена спала с очей Шмели – по камешкам на удивление быстро и ловко прыгал действительно Перц! Страхи мигом пропали, но пришла досада – Шмеле и без Перца вполне хватало Кыси, и быть «белой вороной» в обществе двух плакс ему совсем не улыбалось.

– Интересно, а он нас видит? – задумчиво спросил Кыся, вставая в полный рост.

– Кыся, ну какая же ты падла! – почему-то вздохнул Шмеля.

А Никудаус тем временем напевал:

Милый друг, ведь я тебя любила

И гордилась любовью большой.

Но судьба нас навек разлучила,

И навек мы расстались с тобой!..

Вокальными данными Перц, судя по голосу, не блистал, – его пение больше походило на блеяние молодого барашка, коему медведи оттоптали уши. Или пинали по ушам. Слушать это было невыносимо, но нервы притаившихся двух путников спас случай – Никудаус споткнулся и с бабьим визгом приложился об камень – точь-в-точь как Кыся тремя часами ранее.

Более подходящего момента, наверное, и не нашлось бы. Шмеля дёрнулся к «певцу», но его опередил ретивый Кыся, спешивший выполнить обязанности агента СВР – поймать, допросить и получить медальку. Он скакнул к Перцу и, прежде чем тот успел хоть что-то понять, нагнул его, выставляя обтянутый в полосатое трико зад Перца в зенит. Но даже в таком неудобном положении Никудаус показал себя юрким парнем. Кыся не успел даже представиться, как Никудаус тесно к нему прижался и потёрся. Отодрать от себя липучего эльфозэка грозный агент, увы, не мог. Для Затюканского так бы всё и кончилось позором, кабы не Шмеля, который вовремя нарисовался рядом, выхватил из рукава непонятную штучку и приставил её к шее Никудауса.

– Отпусти Кысю, Перц. Это кичманская заточка, сделанная из чайной ложки, и ты уже не раз с ней знакомился!

Перц сразу обмяк, вспотел и задрыгал ногами. Кыся, наоборот, порывался что-то сказать, но сидящий у ног Никудаус напустил на себя такой невинный вид, что отматерить гада язык не поворачивался.

– Не обижяй нясь! Не нядё нясь бить нёгами! Ви сями ня нясь нябрёсились, как удявы на крёлика! – ныл Перц. – А мы тякие нещясьние, хны-хны, одинёкие!..

– Ну и чего с ним делать? – всё ещё возбужденно дыша, спросил Кыся. – Может, гвоздями к камням приколотим?

– Нё тёгдя ням капец, польний капец! – заистерил Перц, пузыря соплями.

Шмеля поморщился.

– Не люблю я, Кыся, когда ты попусту боталом звенишь! А ведь ты, дорогой, зашкварился!

– В смысле?

– Ты прикоснулся к опущенному! Он же с первых дней срока всю тюрягу ублажал, а ты его – руками!

– Шмеля, да я ведь!..

– Заткнись и не подходи ко мне близко, а не то я через тебя зафоршмачусь!

– Откуда ж я знал-то?! – оправдывался Кыся. – Я ж к нему, как к нормальному!..

– Твой дешёвый кабацкий зехер тут не проканает. Ты чё, блин, с луны шмякнулся? Тебе мама не говорила, что нельзя трогать руками что попало? – Шмеля пнул припавшего к земле Никудауса. – А гвоздить мы его не будем. На мокруху не пойду. У меня, типа, сострадание к нему появилось. Но и фиг куда отпустим! Ибо если мы его отпустим, – рассуждал Шмеля, – он нас где-нибудь подкараулит или застанет нас спящими и всех поперетрогает! Бр-р, жуть!.. Свяжем лучше гада липкой лентой.

– Я не хочу! – захныкал Никудаус.

– Вяжи эту плесень, Кыся, – игнорировал его Шмеля. – Так будет проще и по-пацански.

Кыся достал из мешка комок клейкой ленты и оторвал от него три метра. Никудаус взахлёб зарыдал.

– Сейчас, мой хороший, сейчас, – ласково приговаривал Затюканский, подходя. Перц брыкался и сипел – не в прикол ему было быть связанным и брошенным на растерзание здешним гиенам.

Шмеля довольно долго любовался тем, как его «верный соратник» вытанцовывает вокруг Перца. Наконец ему это надоело. В неверном свете луны блеснула заточка, которую Шмеля воткнул прямиком в ягодицу Никудауса. Смерть пришла мгновенно – тот пукнул, вякнул, квакнул и отошёл в верхнюю тундру.

– Это ты зачем так? – разинул рот Кыся.

– А руки чесались!

– Но ведь я должен был препроводить беглеца обратно в колонию, там допросить, помучить немного…

– Найдём кого-нибудь другого, – успокоил его Шмеля. – И не ной, пока я тебя сам не допросил и не помучил!

– Шмелик, а как же моя медалька?! – скуксился тот.

– А её нету! – отрезал Шмеля. – А сейчас бери ноги Перца в свои руки и бегом прятать тело!.. Не доволен он, видите ли! Сейчас и ты заточку в жопу схлопочешь!.. Вперёд!

Приближался закат второго дня путешествия Шмели и Кыси (и второй вечер Западловья без Никудауса Перца), когда оба корифана оставили за натруженными спинками надоевшие до блевоты Галадарские холмы. Они вышли, еле волоча ноги, на тракт, по которому туда-сюда носились телеги с обозлёнными лошадками, шагали не менее весёлые путники и где через каждую милю торчали сторожевые вышки с точно такой же радостной стражей.