Кыся мгновенно вытянулся во весь горбатый рост, выпучил глаза и с фанатизмом и гордостью выпалил:

– Кыся Затюканский, младший рядовой агент Службы Внутренних Расследований номер семьдесят девять дробь одиннадцать, указанием министра СВР приставлен к бывшему заключённому эльфийской колонии строгого режима Шмеле Дырнявкину с целью препроводить данного завербованного Шмелю до Имперских покоев в столице Западловья Иллюминок. Всё!

– Видать, выпестовали вас там, в «Серости» вашей. Гады… – Шмеля привстал на кровати. – Давай, фраер, неси какую-нибудь одёжу – мою вдрызг порвали. А ведь на месте одежды мог быть и я!

– Будет исполнено! – брызжа слюной, заверил Кыся, ловко развернулся на месте и, чеканя шаг, вышел из комнатёнки.

Шмеля откинулся на подушку.

– Всё, блин, приплыли… – пробормотал он. – Мало мне побоев… кхе-кхе… незаслуженных… м-да… так ещё и идиотика приставили, который действительно писается – в восхищении – при одном упоминании СВР.

А Кыся, выйдя из покоев больного, быстренько достал из рукава маленькую записную книжку и на ходу нацарапал: «Обозвал сотрудников СВР гадами. Объект ШД».

***

Из-за полученных побоев Шмеле не довелось покинуть территорию колонии вприпрыжку, – так, как он это рисовал в воображении все месяцы долгого лежания на нарах. Выйти из ворот пришлось опираясь на Кысю и больно хромая на правую ножку, поскуливая и кряхтя. В последний раз (может быть) он оглянулся на тюрьму, ставшей ему по чьему-то недоразумению домом; непрошенная слезинка скатилась по щеке, но тут же засохла, когда Шмеля посмотрел вперёд. ЭКСР располагалась на небольшом плато, откуда открывался потрясающий все органы вид. Ощущения от того, что его ждёт неизведанное в этих привольных областях, захватили всё жалкое Шмелино существо. Та же ботва происходила, по-видимому, и с Затюканским, ибо он удосужился ляпнуть:

– Щас бы пикничок устроить! – И, шмыгнув носом, добавил плаксиво от нахлынувшей лирики: – Землю обнять, в речушке побултыхаться, с девками поваляться под кустиками!..

– Точно, – согласился Шмеля, заслушавшись его разиня рот, однако тут же одёрнул себя и, вернув голосу прежний гопический тон, рявкнул на раскатавшего губу «коллегу»: – Хорош языком чесать! Империя не может ждать, пока ты тут стонешь и ахаешь!

При упоминании Империи Кыся подпрыгнул на месте.

– Верно, абсолютно правильно! – И, выкатив по обыкновению глаза, затопал вперёд. – Как сказал, а? «Империя не может ждать»! В корень сказал, в яблочко! Долг и ещё раз долг!..

Так, слушая бред фанатика, Шмеле пришлось двигать за ним, правда, стараясь держаться на расстоянии, дабы брызги слюны раздухарившегося спутника не угодили ему на лицо.

Их путь лежал вдоль цепи скалистых холмов, носивших название Галадарский кряж. Раньше здесь обитали дикие племена галадарсов, которые кормились лишь тем, что приставали с нехорошими предложениями к перехожим путникам. Путники очень часто отказывались, ибо их половое воспитание находило противоестественным связь с обросшими, воняющими потом и иными выделениями недочеловеками мужского пола. Галадарсы обиделись и прекратили своё существование общим суицидом. Так пропало одно из немногочисленных племён, оставив после себя брезгливость и высеченные на камнях изречения типа «Нет жизни без любви».

***

Постоянные прыжки с камня на камень, вызывавшие вихляние суставов, вконец задолбали Шмелю. Ещё больше они задолбали Кысю – религиозный речитатив придурковатого агента СВР всё чаще прерывался паузами для вдоха, а когда не привыкший к долгим переходам Затюканский умудрился произнести особо пламенный псалом во славу Императора, левая нога исторгающего пену Шмелиного «напарника» весьма кстати зацепилась за булыжник. Удивлённое хрюканье вырвалось из Кыси, да и было от чего – нижняя челюсть вошла в контакт с другим булдыганом – с размаху, с сочным хрустом. При виде брызнувшей крови Шмеля едва было не взвизгнул от восторга, потому что непрекращающийся бубнёж Кыси его достал больше, нежели прыг-скоки по камням. Эх, хорошо б ещё подбежать и добить!..

Кысе удалось прийти в себя довольно быстро, тем более, после такого удара – Шмеля знавал эльфов и людей, которых через день зарывали в землю после подобных «досадных несчастных случаев».

Повернув голову, Кыся с усилием вернул на место закосевшие было глазки и прошамкал сквозь кровь и крошево из зубов:

– Шмотри, как упал. – И почему-то хихикнул. – В шмятку, блин.

Шмеля устало опустился на первый попавшийся валун.

– Не привыкли вы, ваше сиятельство, к путям-дорожкам! – едко сказал он. – Вот ноженьки-то и подводят! А моя житуха – один сплошной этап!

– В шмышле?

– Бродяга я, паря! Я от таких, как ты, бегал по всему Западловью!

– Прям по вшему?! – не поверил Кыся.

– Да век воли не видать!

– Как интерешно!.. – с завистью вздохнул Затюканский. – А я вот только жа штолами жопу просижывал – всё рапорты, доношы…

– Скукота, ёлы-палы, – посочувствовал Шмеля.

– И не говори, – скулящее выдохнул Кыся.

– Рожу вытри, – без перехода посоветовал бывший уголовник.

– Ашь? – не понял Кыся.

– Я говорю, рожу вытри. Оглох, чё ли?

Затюканский потрогал рожу и поморщился.

– Чего ш личом-то?

Шмеля подозрительно присмотрелся к собеседнику.

– А ты не помнишь?

– Чего не помню?

– Как ты мордой об камень хряпнулся! – не выдержал Дырнявкин. – В кровь!

– Кровь? Где кровь? – И тут, бросив взгляд на руки, Кыся заверещал, как баба: – И-и-и-и!!! Кровь!!! А-а-а, мама!!! – Взмахнув окровавленными ладошками, он шмякнулся в обморок – чувствительный и изнеженный мозг не выдержал потрясения и поспешил отключиться.

– Кажись, про кровь я это зря, – зевнул Шмеля. Характеристика, данная Кысе министром Гексом, оправдывалась, и нефиг тут удивляться.

«Как же его угораздило родиться на свет таким неженкой? – попинывая Кысю, думал Шмеля. – Гляди-ка, ещё и описался!»

Чувствительные тычки заставили-таки дерзкого агента прийти в себя. Бешено вращая глазами, Кыся сел. Правда, он снова чуть не потерял сознание, стоило ему узреть собственную кровь, однако Шмеля крайне нехорошо зыркнул на него, от чего Кыся прекратил ничтожные попытки отрубиться. Поначалу Дырнявкин подумывал подбодрить его словами об Империи, но слушать ахинею больного на голову спутника он хотел бы меньше всего, а потому лишь сказал:

– Вставай, умывай личико, а я пока сгоношу чего-нибудь пожрать… Да, и штаны просуши!

Сказано-сделано. Пока Затюканский хлюпался и приводил в порядок мордочку, Шмеля ловкими воровскими пальчиками перетряс его пожитки, так как своей еды у бывшего урки не было. «Чего-нибудь пожрать», как показало вскрытие вещмешка, состояло из заплесневелого сыра, чёрствого хлеба, прокисшего чая и не менее аппетитного репчатого лука. Лет пять назад Шмеля сблевал бы от одного вида этих продуктов, но теперь, после тюремной диеты, он набросился на снедь, некультурно чавкая и не успевая как следует прожевать пищу. Впрочем, и Кыся отнюдь не был настроен на разносолы и тоже стал уплетать ту гадость, которую он до этого целый месяц таскал в сидоре.

Одним словом, оба жрали, как голодные свиньи.

***

Проснулся Шмеля от пронизывающего холода и от шума собственных стукающихся друг об друга зубов. Их общее с Кысей одеяло было пропитано насквозь неприятно пахнущей влагой – с мочевым пузырём Затюканского случился очередной конфуз.

Но не этот досадный факт внезапно обозлил Дырнявкина. Оказалось, что Кыся в поисках спасения от холода, которое источало мокрое одеяло, прижался всем тельцем к Шмеле – и ладно бы просто прижался, так он ещё и положил голову на плечо спутника, а руку – на его грудь. В первые мгновенья Шмеля начисто позабыл про холод, – до того он был ошарашен наглостью «напарника», – а затем, тщательно прицелившись, он отвесил ему звонкую оплеуху.

Кыся моментально подскочил, как будто бы даже и не спал. Громко хлопая ресницами и испуганно озираясь, он запричитал: