– Вы – другие, – продожил он. – Вы любите отечество и гордитесь им. Я нахожу многие ваши законы справедливыми и вижу, что народ не лишён своих прав. Есть злоупотребления властью и неравенство. Но оно есть везде. Простые люди в Риме очень открыты и искренни, и мне это импонирует. Вы кажетесь более сплочёнными и готовыми пойти без разговоров за своими вождями, если потребуется…

– То-то и оно. Всегда находятся горлопаны, которые умеют подчинять народ и вести его куда не надо. Как правило это заканчивается гражданской войной. Так уже бывало в нашей истории.

– Разреши теперь мне спросить. Я знаю, что ты бывал в других странах. Скажи, что в твоём понимании отличает вас от других народов как в хорошем, так и в плохом?

Я выдержал паузу прежде чем ответить.

– Думаю, мы определённо не ленивы, мы бываем очень упрямы, – начал перечислять я, – мы горды, что мы те, кто мы есть. Мы ценим доблесть и мужество. Многие из нас презирают роскошь. Однакомы мы любим власть и бываем жутко тщеславны. Но подчас тщеславие бывает полезно: когда тебе кажется, что ты чего-то достиг, ты успокаиваешься; когда же ты говоришь себе «ты способен на что-то большее», это заставляет тебя совершенствоваться.

– Ещё.

– Многие из нас невежественны и грубы. Мы не так талантливы как вы, однако более набожны и суеверны. Главное же, что отличает нас, это наше чувство долга и верность клятве, нарушить которые, как мы полагаем, нет ничего хуже. Так же, как нет ничего хуже для нас – и, особенно, родовитых – осквернить себя перед предками. Мы боимся гнева предков больше гнева богов, потому что верим, что наши предки незримо присутствуют здесь и видят и благие и худые дела. Они воздают негодованием, если мы творим неправду, или помогают нам за наши доблести.

… Неожиданный порыв ветра из окна заставил раскрытые свитки покачиваться и шелестеть. Ветер приветствовал их, словно напоминая, что когда-то он уже их теребил – давным-давно, когда они ещё были листьями папируса.

Наш спор закончился так же спонтанно, как и начался.

Мы молчали. И каждый думал о чём-то своём.

***

Педагогиум, Палатин, 14 часов 20 минут.

Тот спор состоялся девять месяцев назад.

А теперь мы сидели и смотрели на детей играющих на школьном дворе.

И, вот, вдруг что-то безотчётно заставило меня сказать то, что я сказал:

– Мне кажется… что я уже видел это, – задумчиво произнёс я, показав пальцем.

– О чём это ты говоришь? – не понял грек.

– Да-да. Я это точно помню. Я сидел на этой же скамье и глядел как дети соревнуются в меткости.

Он усмехнулся и покачал головой.

– Врачи говорят об ошибках памяти из-за перенапряжения ума, тогда наши глаза обманывают нас. У тебя, полагаю, было немало такого в жизни, когда …

– Смотри, смотри! – оборвал я его, снова показывая пальцем – сейчас во-н тот, мальчик….нет, не этот, а второй после высокого… угодит всеми пятью камушками. А затем он скажет «сегодня моя праща била лучше твоей…». Прошу тебя, встанем и подойдём ближе…

Он был удивлён моими словами и внезапной просьбой. Не совсем поняв чего я хочу, он всё же поднялся.

Мы подошли к детям и встали у них за спинами на расстоянии нескольких шагов.

…Мальчик с оттопыренными ушами в синей тунике взял с чаши пять камушков и переложил в ладонь левой руки. Взяв с ладони один указательным и большим пальцем правой – он вытянул руку и прищурился. Затем с короткого размаха бросил. Амфора издала глухой звук. Камень точно попал в её горло. Сверстники одобрительно переглянулись. Он взял второй. И ровно так же он угодил им в горло амфоры. И третьим. И четвёртым. Каждый раз, когда он попадал, одобрительные возгласы детей становились громче. Он взял пятый. На сей раз он долго выцеливал. Затем опустил руку. Затем снова поднял её. Дети молчали и затаили дыхание. Наконец бросил. Гримаса разочарования появилась на его лице. Бросок был слишком слабым. Но это был бросок своеобразной меткости: камушек каким то невероятным образом приземлился точно на верхнее ребро горловины, едва там держась.

Деметрион лукаво посмотрел на меня.

Я молчал.

…как вдруг камушек покачнулся и следующую секунду упал – но не наземь, а аккурат в нижний край горловины и затем пополз на дно.

Дети взорвались восторженными криками. Победитель запрыгал от радости. Сверстники похлопывали его по спине. Лишь один среди них стоял растерянный, это был тот высокий мальчик, с которым победитель, видимо, прежде поспорил.

Теперь уже я лукаво смотрел на Деметриона. Он кивнул мне в ответ, показывая взглядом " ну, хорошо, признаю, но…». Но оставалась та фраза, о которой я сказал. И мальчик её не произносил….

Остальные дети, между тем, собирали с земли камушки, которые не угодили в цель – и клали их в амфору. Собрав и положив их все, они стали расходиться, спеша к слугам, которые уже заждались их у ворот. Но пара детей – этот высокий мальчик, проигравший спор, и ещё другой с ним – они не торопились. Они продолжали стоять и что-то обсуждать. Победитель же, помахав им рукой, направился к встречавшему его слуге, который вышел из толпы…

Я смущённо почесал лоб. Что-то было нет так. Я доверял своей памяти. Впрочем, памятью это было трудно назвать. Чем бы это ни было, оно сейчас обманывало меня. Выходит, то, что мальчик угодил всеми пятью камушками, было лишь совпадением. Просто совпадением. Или?

Видя растерянность на моём лице, Деметрион улыбнулся мне. На сей раз, скорее, сочувственно, чем насмешливо.

Я вздохнул.

Мы вернулись назад к скамейке и присели.

Я увидел, как мальчик-победитель и слуга направились к воротам.

Двое других детей также кончили разговор и пошли к слугам.

Амфора осталась одна. Она глазела на удаляющихся детей чёрным зрачком. Она была сыта по горло от их камней и, набив своё глиняное брюхо, захотела отдыха.

…Вдруг тот, кто победил в меткости, перед самым выходом высвободил свою руку из ладони слуги и побежал назад. Он и высокий мальчик увидели друг друга.

– Сегодня моя праща била лучше твоей! – прокричал он на ходу и, подпрыгивая, побежал назад. И вот уже они со слугой вышли из ворот и скрылись из вида…

Я выдохнул и посмотрел на грека:

– А теперь скажи откуда я это знал?

В его взгляде сквозила смесь изумления с недоверием.

– Нет слов! Воистину, воистину достойно удивления.

– Странно, не так ли?

– Более чем. Более чем, достойный Луций. Но оракулы – те же люди. Если дар предвидения событий есть у них, почему его не может быть у тебя?

– Оракулы говорят о чужом будущем, Деметрион. И они не видят своего, лишь чужое. Я же убеждён, что видел своё. Я не говорю, что это будет. Нет же, я говорю, что это уже было. В этом дело. И я будто вспоминаю это, но подчас очень смутно.

Деметрион поднял брови.

– Ты всегда можешь видеть… вспоминать такое?

– Нет, не всегда. Даже скорее нет, чем да. Это похоже на мутное стекло: иногда что-то проглядывает, иногда нет.

Его лицо вдруг стало сосредоточенным. О чём он подумал, не знаю. Он склонил голову ближе к моему уху и произнёс таинственной интонацией:

– Славный Луций, если такое происходит с тобой, знай, что ты – избранник богов. Такой дар есть у некоторых посвящённых в орфические мистерии… Признайся, ты не один из них?

Я покачал головой.

– Это правда?

– Клянусь тебе.

Я пребывал в своих мыслях и не сводил глаз с куста можжевельника. Он расплылся в зелёное море.

– Тогда скажи мне вот что, – грек ускорил свою речь. – У греков есть бог Хронос, он наш хранитель времени, а у римлян есть бог Янус. Вы считаете его могучим и справедливым богом, который влияет на ход событий. Мне рассказывали, если Янус кого-то избирает, он наделяет способностями. Это происходит через посвящение, мистерии, иди через какой-то священный предмет, или это происходит где-то в самом храме. Может быть, в Януса храме есть тайная кладезь, где ты…

…Я очнулся от дум и повернул голову к нему.