– То же самое, что выиграть путевку в Ютику со штампом «все оплачено»?

– Не в пример хуже. Допустим, есть место, во многом похожее на поверхность Юпитера. И если открыть туда дверь, будет очень сильный перепад давления. В проеме мгновенно возникает торнадо. И скоро оно обретает заряд такой мощности, что буквально разносит границы портала. Оно раздвигает его, и тот расползается, как свежая рана. Тамошняя гравитация гораздо выше, и она втягивает, буквально всасывает в себя материю того мира, откуда осуществлен вход. Если с этой «станции» долго не переключаться, то в орбите планеты произойдет гравитационный срыв. Мы берем для примера планету с массой, близкой к земной. Либо она просто разлетится на куски, все зависит от состава.

– Что-то аналогичное могло произойти на Земле? – У Гарда онемели губы. На фоне таких перспектив Чернобыль казался «пуком» в телефонной будке. В мозгу билась возмущенная мысль: и ты во всем этом принимал участие! Ты сам помог ее раскопать!

– Нет. Хотя пришлось тут кое-кого разубеждать, особо рьяных лудильщиков, у которых руки чесались поиграть с передатчиками и материями. – Она улыбнулась и добавила: – Впрочем, на других планетах, где мы были, такое случалось.

– Что произошло?

– Они успели, конечно, закрыть дверь до разрыва оболочки, но планета сошла с орбиты, спеклась куча народу.

Ее эта тема, похожа, начала утомлять, скука смертная.

– Все до единого? – прошептал Гарденер.

– Да нет. Тысяч девять или десять живут на одном из полюсов, – сказала Бобби. – Вроде бы.

– Господи. Боже ты мой, Бобби!

– Бывает, каналы открываются в камень. Сплошной камень внутри какого-то места. Но чаще всего – в пустом космосе. Нам до сих пор не удалось вычислить хотя бы одну точку выхода наверняка, по картам звездного неба. Ты представляешь? Везде столько нового и непознанного даже для нас. А ведь мы – известные космические странники.

Она подалась всем корпусом вперед и пригубила немного пива. Детский пистолетик, который уже не был игрушкой, не отклонился от груди Гарда ни на дюйм.

– Вот тебе и телепортация. Скалы, дыры и один космический чердак. Не ровен час, кто-нибудь найдет новую волну и откроет дверь прямо в центр солнца. Вмиг планета станет головешкой.

Бобби задорно рассмеялась, словно это была на редкость удачная шутка. Пистолет в ее руке не дрогнул.

Вновь став серьезной, Бобби продолжила:

– Но знаешь ли, это еще не все. Когда ты включаешь приемник, думаешь, что ловишь радиостанцию. Да только все эти мегагерцы, килогерцы, короткие волны – это не просто станции. Надо еще иметь в виду пустоту между ними. Собственно, из этого и состоит большинство диапазонов. Ты улавливаешь, к чему я клоню?

– Да.

– Я как бы пытаюсь убедить тебя все-таки проглотить пилюли. И тогда мне не придется отправлять тебя в место, которое ты называешь Альтаир-четыре, потому что там ты умрешь медленной и мучительной смертью.

– Дэвид Браун умирает?

– Я тут ни при чем, – спохватилась она. – Это целиком и полностью дело рук его братца.

– Нюрнберг не напоминает? В кого ни ткни, все ни при чем.

– Дурак ты, – буркнула Бобби. – Неужели не понимаешь, что иногда такое происходит? Тебе духу не хватает признать, что в жизни есть место случайности.

– Ну это я как раз могу принять. Просто я верю, что человек, как существо разумное, способен противостоять своим спонтанным порывам.

– Да ну? Что-то незаметно.

«Пристрелил жену», как выразился помощник шерифа, ковыряя в носу. Подумаешь, велика важность.

После свадьбы – горькое похмелье, подумал Гард, взглянув на свои руки.

Глаза Бобби метнулись к его лицу. Она явно что-то уловила. В ответ он еще глубже запрятал мысли – набросил тонкую пелену галиматьи поверх важного, словно окутал белым шумом.

– О чем задумался, Гард?

– Не твоего ума дело, – ответил он с усмешкой. – Считай, что там висит замок. Как на сарае.

На миг ее губы расползлись в оскале, обнажая непривычно нагие десны, и тут же это выражение сменилось все той же отрешенной улыбкой.

– Да не важно, – отмахнулась она. – Я, может, и не пойму даже. Я же говорю, нам не так-то легко постигать природу вещей. Мы не Эйнштейны. Нам, наверное, ближе Томас Эдисон, космическая версия. Да бог с ним. Не хочу я обрекать тебя на мучительную медленную смерть в каком-то заброшенном месте. Знаешь, я ведь все еще люблю тебя, Гард, по-своему. И если мне все же придется тебя куда-то отправить, то я отправлю тебя – в небытие. – Она пожала плечами. – Ну наверное, это сродни эфиру. Возможно, будет больно. Или даже начнется агония. Так или иначе, когда знаешь, чего ожидать, всегда легче.

Внезапно Гарденер разразился слезами.

– Жаль, ты мне раньше не напомнила. Сэкономил бы уйму времени.

– Давай лопай свои пилюли. Прими неизбежное. В твоем состоянии двухсот миллиграмм с лихвой хватит. Унесешься на облачке. Не заставляй посылать тебя, как письмо до востребования.

– Расскажи еще про томминокеров, – попросил он, утирая слезы.

Бобби улыбнулась:

– Сначала пилюли. Ты только начни, и я тебе расскажу все, что пожелаешь. А нет…

И она погрозила фотонным пистолетом.

Гард открутил крышку на пузырьке с валиумом.

Вытряхнул на ладонь с полдюжины синих пилюлек с сердечком посередине (надо же, подумал он, «валентинки» из страны сладких грез), швырнул их в рот, отхлебнул пива и проглотил. Шестьдесят миллиграмм отправились прямиком в луженую глотку. Конечно, можно было бы спрятать штучку под язык, но целых шесть? Без вариантов, будем реалистами. Ну все, время пошло. Желудок пуст – проблевался как следует, кровищи потерял уйму и привычки никакой, давным-давно бросил принимать эту дрянь. Да еще минус тридцать фунтов веса с тех пор, когда был выписан рецепт. Если в ближайшее время не выгнать из себя эту отраву, то сшибет меня, как фура на полном ходу.

Гард не унимался.

– Расскажи про томминокеров.

Уронив руку под стол, он нащупывал дуло

(щит-щит-щит-щит)

пистолета. Сколько осталось времени, прежде чем это вещество начнет действовать? Двадцать минут? Память безмолвствовала. К тому же никто не рассказывал ему о передозировке валиума.

Бобби легонько качнула игрушкой в сторону пузырька и потребовала:

– Выпей еще, Гард. Как могла бы сказать Жаклин Сьюзан, «шесть – явно недостаточно».

Он вытряхнул на скатерть еще четыре пилюли, но принимать их не спешил.

– А ведь ты чуть со страха не обделалась, когда увидела их, признайся, – проговорил Гард. – В лице переменилась. Как будто они сейчас встанут и пойдут на нас. День живых мертвецов.

Новая и улучшенная Бобби дрогнула – что-то промелькнуло во взгляде, однако виду она не подала.

– Зато мы, Гард, ходим и разговариваем. Мы вернулись, – мягко проговорила она.

Гард подцепил пальцами пилюли, положил на ладонь и сидел, задумчиво подбрасывая их в руке.

– Давай так: ты мне кое-что скажешь, и тогда я их проглочу.

Да, всего один момент мог бы прояснить очень многое, ответить на все вопросы, задать которые было как-то несподручно. Отчасти поэтому он до сих пор и не пощекотал Бобби пулей. Потому что оставалась пока одна неясность. Единственное, что на этом этапе интересовало его всерьез.

– Скажи мне, кто вы такие, – решился Гарденер. – Мне надо знать.

– Хорошо, я отвечу, – проговорила Бобби. – Во всяком случае, попытаюсь. Если ты проглотишь, наконец, эти пилюли, которые держишь в кулаке. А нет – тогда помаши маме ручкой. Чую я, ты что-то задумал, да понять не могу, все как в дымке. Будто вуаль накинул. Не нравится мне это.

Гарденер положил пилюли в рот и проглотил.

– Еще.

Гард вытряс на ладонь еще четыре пилюли. Принял их. Теперь в его желудке было уже сто сорок миллиграмм. Коня свалит. У Бобби явно отлегло от сердца.

– Ну, попросту выражаясь, если брать Эдисона и Эйнштейна, то нам ближе первый, – продолжала она. – Эйнштейна, наверное, потрясли бы многие вещи в Хейвене, но он, во всяком случае, знал, что E = mc. Знал закон относительности, понимал природу вещей. А мы – мы их изготавливаем. Чиним, работаем руками. Мы не теоретики.