— С чего такое настроение? — продолжил он. — Прекрати немедленно в себе сомневаться, знаешь, как меня это достало?!

— Зато ты в себе никогда не сомневаешься, — буркнул Генрих — легко было представить, как он усмехнулся. Он по-прежнему не сводил взгляда с горизонта, и это несколько настораживало.

— Так жить легче, — кивнул Хельмут.

— Стой.

Генрих замер резко и неожиданно — Хельмут бы врезался в него и упал, если бы не успел вовремя остановиться. Он чуть привстал на цыпочки и из-за плеча Генриха тоже посмотрел на горизонт. Стало любопытно, что так могло заинтересовать друга, что он даже ни разу не оглянулся…

Небо уже потемнело и в объятиях ночи приобрело тёмно-синий оттенок. Впрочем, такой цвет Хельмут счёл несколько необычным — чересчур ярким и глубоким для серого севера… Но ещё более необычным оказалось то, что вдруг посреди этой густой синевы, переходящей в черноту, всплыла светящаяся зелёная изогнутая линия. Будто капля краски упала в воду и растеклась…

Зелень переливалась всеми оттенками, яркая, почти ослепительная. В основном она горела у горизонта, но постепенно эта линия расширялась, грозя заполонить весь небосклон. Это напоминало постепенно разгорающийся костёр: обычно у основания его, на дровах, пламя было жарче и ярче, но чем выше, тем прозрачнее оно становилось. Так и тут: у горизонта зелень пылала пожаром, но выше — рассеивалась, смешивалась с небесной синевой, становясь менее яркой, переливаясь белым и нежно-голубым.

«Я же не один это вижу?» — мелькнуло в мыслях Хельмута, однако он не нашёл в себе сил оглянуться и проверить. Но потом он наконец понял, что привлекло внимание Генриха, из-за чего он не прислушивался к его словам, а также на что намекал недавно лорд Джеймс. Что ж, по сравнению с приближающимися морозами, сложной военной ситуацией и гнетущими воспоминаниями о Вильхельме, это была действительно приятная неожиданность.

Приятная — это даже мягко говоря…

Такой красоты Хельмут не видел никогда. Густо-синее небо, на котором пылало зелёное зарево, растекаясь разными оттенками, то ярче, то бледнее, то уже, то шире… Это было настоящее, истинное волшебство, и его могла сотворить лишь всемогущая природа, сам Бог или само мироздание, которое даже сильнейшему магу неподвластно…

Хельмут вдруг почувствовал, как Генрих осторожно коснулся пальцами его ладони, и это прикосновение ненадолго вернуло его в реальность, вырвав из плена зелёного небесного пожара. Следом пришло осознание, что не они одни это всё видели, очевидно, люди вокруг них тоже наверняка заворожённо смотрели на небо, особенно бьёльнцы, в жизни не видавшие ничего подобного… Да и слышал об этом тоже далеко не каждый: Хельмут помнил, как однажды читал в книге что-то о сполохах, что вспыхивают на северном небе, окрашивая его разными красками, но не очень-то поверил в это и забыл… И вот — он стал свидетелем этой невероятной магии, и ему показалось, будто он остался с Генрихом наедине, что не было вокруг ни солдат, ни рыцарей, ни шатров, ни палаток, ни костров, ни знамён… Что не было войны и боли, предательств и потерь, разочарования и смерти…

Генрих держал его за руку, не отрывая взгляда от неба, и Хельмут, коротко посмотрев на него, тоже поднял голову, чтобы продолжить любоваться этим невероятным сиянием, накрывшим весь дикий, сумрачный север.

Казалось, что всё под контролем, ровно до тех пор, пока не произошло это внезапное нападение.

Хельмут уже давно свыкся с тем, что нападают в основном драффарийцы, а фарелльцы отбиваются, проигрывают и бегут. Что в больших битвах вроде штурма Лейта, что в мелких стычках вроде той, когда он лично прогнал фуражиров из деревни Гвен, победа оставалась за драффарийцами. Да, было поражение под Клаудом, и оно по-прежнему давило на всю армию невидимым булыжником, напоминая о том, что никто здесь не всесилен и не бессмертен… Но со временем радость побед, восторг и ощущение собственной значимости заслонили собой это напоминание.

И вот теперь фарелльцы оказались первыми.

«Посреди бела дня!» — мысленно возмущался Хельмут, услышав сигнал тревоги. Хотя лучше так, чем ночью, конечно… Он не успел надеть кольчугу — только поддоспешник, зато схватил меч, хотя понимал, что от него как от мечника пользы немного.

Возможно, фарелльцы смогли как-то узнать, что к границе подошла не вся драффарийская армия, и понадеялись взять внезапностью и числом… Ну или просто решили попытать счастья и отогнать противника на юг, чтобы вернуть себе контроль над северными территориями… Теперь это всё мыслилось неважным, да и не было никакого толку в обдумывании причин. Сейчас главное — защитить лагерь, прогнать врага прочь и не позволить ему устроить крупную диверсию, пожар или что-то ещё в этом духе.

— Ни в коем случае не пускайте их в глубь лагеря! — бросил на ходу Генрих.

Это был последний раз, когда Хельмут видел его перед битвой. Из доспехов на нём был лишь горжет, закрывающий шею и верхнюю часть груди, наручи и защита ног от бёдер до колен. Да и вообще, мало кто успел тогда облачиться в латы полностью. На это уходило довольно много времени, за которое фарелльцы могли сжечь половину лагеря и перерезать половину войска.

Когда Генрих обнаружил Хельмута, то уже тише, но по-прежнему достаточно звучно сказал:

— Прихвати лук, попробуй обойти их с тыла… Ты знаешь, что делать. — И он хлопнул Хельмута по плечу.

Тот лишь пожал плечами, набросил на спину набитый стрелами колчан и покрепче сжал в кулаке свой любимый лук — тисовый, очень длинный, из цельного куска дерева, служивший ему верой и правдой уже несколько лет.

Хельмут, собрав своих людей, кинулся к окраине лагеря, где уже шёл бой. Слышались крики и лязг оружия, и ни одна сторона пока не отступала — драффарийские воины хорошо держали оборону, но и фарелльские тоже были не промах. Возможно, будь у рыцарей больше времени на сборы, то они сейчас, словно огромный камень, мощным ударом проломили бы вражеский строй… Конница, длинные копья и мечи, крепкие латы резко поменяли бы расклад битвы. Но теперь это провернуть не удастся. Оставалось лишь благодарить Бога, что и среди фарелльцев не было тяжеловооружённых кавалеристов — иначе им бы не удалось незаметно подкрасться к лагерю и ударить внезапно, ведь латы бы громыхали, кони ржали, а сохранить тайну своего появления для врага в тот момент было явно важнее всего.

Хельмут ругался и проклинал фарелльцев последними словами, видя, как они напирают, рассредоточиваясь в полукруг, видимо, пытаясь взять лагерь в кольцо. Но пока это кольцо было разомкнуто, и если хорошенько расплавить один из его краёв, то оно не сомкнётся ни за что.

Его отряду удалось пробраться в тыл без потерь и почти без затруднений: лишь раз несколько человек из вражеского отряда, заметив сбоку какое-то шевеление между деревцами, бросились туда с мечами наперевес. Одного Хельмут исподтишка оглушил прямо луком — некогда было извлекать меч из ножен, а лук по-прежнему оставался в его руках, и отбиваться им оказалось вполне удобно. Другого же уложил один из людей барона Штольца: не успел фареллец подскочить достаточно близко, как был тут же убит верным ударом меча. Острейшая сталь пронзила шею, и кровь брызнула алым фонтаном, оросив кольчугу воина и серую траву под его ногами.

Хельмут одобрительно кивнул рыцарю, и отряд направился дальше без помех.

Им удалось затаиться за можжевеловыми кустами, и Хельмут велел начать обстрел. Поначалу в спины врагов летело по одной-две стрелы за залп, чтобы те не сразу поняли, что происходит. Но постепенно стаи стрел, взлетавшие в воздух, становились всё гуще. Натягивая тетиву и отпуская стрелу в недолгий, стремительный полёт, Хельмут понимал, насколько соскучился из стрельбе из лука. Да, стрелять по мишеням в лагере, тренируя свою меткость и проверяя силу рук и спины, тоже было приятно, но сейчас, в битве… Осознавать, что пускаешь стрелы не просто так, что помогаешь защищать свой лагерь, своих людей, своих командующих…