Алёнка сладко спала в сене, укутанная пелёнками.

За углом под глухим забором рос колючий куст шиповника. На него уложили фрак. Ненила в крепкой руке принесла полное ведёрко воды.

– Вы б лушше разбыгнулись…

– Что?

– Да уж порато рубашечка у вас белая. Жалко будет, ежели замочится.

Раффаеле завернул рукава и расстегнул пуговицы на груди. Холод промёрзлой земли пополз ему под мышки.

Плеснулась струйка из ведра. Колодезная вода растворила в ладонях мандариновое мыло. Ледяная пена, как из январского моря, пощипывала лицо. И таяла. От смелой струи хотелось закричать…

«И-и-и!» – визгнул девичий голос.

За углом дома мелькнул мышастый сарафан. Зелёная голова хряпнулась об землю и подкатилась к ногам герцога.

Ненила поставила ведро, кинулась подбирать отколотые листья.

– Она к нам приходила? – спросил Раффаеле. Вода капала с его чёрных ресниц и носа.

– Ой, чего таперичи будет! Это ведь конюф, чай, девку к нам прислал, с капустой-то!

Герцог приподнял за плечики фрак, чтобы не порвать подкладку о шипы, набросил себе на спину и, пригибаясь, как от вражеских пуль, побежал за Ненилой в сарай.

Она распотрошила на коленях разбитый кочан. Открыла ящик и оторвала полоску полотна для раненых.

Кончиками пальцев Раффаеле ощупывал холодные, мятые листья на висках. В Неаполе никому на ум бы не пришло лечить головную боль таким способом. Белая лента круг за кругом обвивала его голову.

– Вот та-ак, ваше величество, сейчас у вас всё-ё пройдёт…

– Почему ты так называешь меня, Ненила?

– А мене Лизавета Андреемна про вас рассказала, что вы королевич заморский.

– Но я не «величество».

– Вы простите меня глупую, а я правда не знаю, как вас называть. Имя ваше мене не выговорить, – она хихикнула.

За стеной в курятнике распевал петух. Леонтий похрапывал за копной, спустив колпак на нос. Время близилось к полудню.

И вдруг – сначала вдалеке, а потом ближе и, наконец, надо всем Угличем раздался колокольный звон.

Лиза раздавала милостыню нищим на паперти в память о погибшем женихе. Из-за парящих над куполами туч заигрывало холодное солнце то одним, то другим краешком. За храмом синела Волга, и речной ветер толкал выходящих с обедни в спину к площади, наводненной народом. Под каждой аркой кто-то копошился. Через площадь двигались гружёные обозы. Отовсюду слышался гомон, цокот, скрип – всё гудело и кричало.

Медный звон колокольни над Успенской церковью завибрировал в осенней чистоте воздуха. Соседние подхватили перезвон. Понедельник продолжал празднование Рождества Пресвятой Богородицы. Народ крестился. И четыре храма с разных концов площади слились колоколами в единый оркестр. Светлый православный оркестр.

Екатерина и Лиза с паперти оглядывали кишащую народом площадь. Кобыла тащила телегу с мешками. Шли три молодые монахини с корзинами овощей, кланялись знакомым лицам. Навстречу ползла низенькая горбатая старушка. Справа возле арок работники в серых подпоясанных рубахах и коричневых гречневиках, перекрикиваясь, выгружали из телеги мешки с мукой, бухая их так, что в воздух взлетало белое облако. Ругань приказчика заглушали зазывания торговцев из-под арок.

– Пойдём, Лиза, – Екатерина потянула её за руку.

– Мы будем искать модный дом?

– Нет, мы купим ткань и сошьём тебе платье сами. Так скорее будет. За день управимся. У модисток кроме нас полно заказчиц.

Они прошли к ряду лавок, где стоял гвалт и торговцы не успевали собирать выручку. Запах колбасы напоминал, что пора бы позавтракать. Но здесь никто не глядел, что две девицы в платочках – дворянки. А титул давали одни бойкие локти. Толпа в армяках и чуйках не пустила барышень к прилавку и вынесла их из сумасшедшего колбасного легиона.

Екатерина схватила Лизу за руку и потащила на свободное пространство – в середину площади. Мимо пролетела тройка – едва их не сшибла.

Кого бы спросить? Кого спросить?.. Вот – какая-то дама с зонтиком в европейском платье опиралась о локоть плечистого господина во фраке. Барышни поспешили к ним.

– Не скажете ли вы, где здесь торгуют тканями? – спросила Екатерина.

Дама, вся в кудряшках, указала на дальние здания с арками под зелёной крышей:

– Вон там, у холщевников спросите.

Поклон-благодарность – а ноги уже бежали, подладились к ярмарочной суматохе.

– Кто такие холщевники?

– Не знаю, Лиза, идём скорей!

За арками десять прилавков подряд ломились под тканями. Чего здесь только не было! И муслин, и бархат, и креп, и шёлк, и разные холсты.

– Дымка, тюль, батист, кисея! – зазывала полная круглолицая торговка с коралловыми бусами. Ей вторили из-под соседних арок. По ушам били рыночные словечки, каких ни Екатерина, ни Лиза никогда в жизни не слыхивали.

– Чего желаете, барышни? Есть шелка самые разные, кружево. А быть может, вам батисту? – обратился постриженный полукругом купец.

– А есть ли у вас чёрный траурный креп? – спросила Екатерина.

Торговец перестал улыбаться.

– Погодите, матушки, поищем. А, быть может, вам лучше шёлк? Наталья! – крикнул он за плечо белокурой, одетой по-европейски девице с зеркальцем в руках. – Чова любоваться! Позонь, поверши, что у нас есть из траурного?

Девица лениво поднялась и нырнула под занавес разноцветных шалей.

– Вам сколько отмерить? – спросил купец.

– На платье для барышни, – Екатерина указала на Лизу. – Думаю, четыре аршина будет достаточно.

Девица вынесла охапку чёрных свёртков полотна, уложила на прилавок. Купец принялся их раскатывать:

– Вот шёлк с мериносовой шерстью – для осени как раз. Шёлк-сатин! Для платья грубоват будет – зато не порвётся. А вот креп…

– А не скажете ли, где мы можем купить шляпку, перчатки и сумочку? – привычные к шитью пальцы Екатерины щупали зернистую креповую ткань.

– А это на второй этаж надобно подняться…

***

Они снова шли угличской немощёной улочкой, согреваясь последним солнцем бабьего лета. Мимо бревенчатых старых домов в три окошка на каменных подклетах. Екатерина тащила под мышкой рулон материи, завёрнутый в бумагу. Коробка со шляпой выскальзывала у Лизы из рук. Вдоль обочин подсыхала застарелая трава. Кое-где виднелись запоздалые хилые цветки нивяника. Но особенно удивляла здесь лесная рябина у каждого дома. Нигде больше не видели ни Екатерина, ни Лиза таких крупных ягод.

Из-за крыш вдали блестели кресты храмов. Противоречивый город был – этот Углич. Казалось, в окружении церквей – он благословлен Богом. Но кто не знал, что в этом городе убили Царевича Дмитрия? И память об этом навевала что-то мрачное… хоть и люди здесь казались счастливыми.

– Катя, а где мы будем платье кроить? На полу в сарае?

– Дождёмся хозяйку, и я попробую упросить её пустить нас в дом до вечера, – она перехватила на ходу тяжёлый сверток.

– Прости, что из-за меня ты не поехала в Москву.

Екатерина вздохнула.

– Скажи, Лиза, ты доверяешь сеньору Раффаеле?

– Да!

Слева за купеческим домиком показался угол белого каменного особняка. Они украдкой пробрались через калитку в сад, объятый монастырским покоем. Обошли дом. Екатерина, держа Лизу за руку, приоткрыла дверь сарая.

– Венчались мы – мене всего севнадцать годков было, – слышался шёпот в дальнем углу за ящиком. – И вот Мирона мово отдали в рекруты, а я была на сносях…

Ненила сидела рядом с герцогом на одеяле у печной кладки, прижимая к груди спящую дочку.

– Катерина Иванна, Лизавета Андреемна! Наконец! – она вскочила на ноги. Белый платок её сполз на затылок, открыл пробор в льняных волосах. – Тут такое было, Катерина Иванна!..

Она принялась рассказывать про конюха и про девку с кочаном.

Раффаеле поднялся, отряхнул с одежды сухие травинки. Уже без капустной повязки.

– Мы ждали, что барынька придёт и нас выгонит, – говорила Ненила. – Вот и сидим тут тише воды. А хозяюшки-то до сив пор нету!