– Да.

***

Май и июнь 1812 года выдались дождливыми. Но Петербургская погода имела переменчивый нрав, чередуя знойный покой с пронизывающими ветрами и ливнями.

Наступала пора белых ночей и дивного заката, какой бывает только в Петербурге – когда в лёгких прозрачных сумерках небо становится голубовато-жёлтым, а за Зимним дворцом солнечный свет расплывается сплошной розовой зарёй, оттеняя плоские силуэты длинных северных облаков.

21-го июня герцог посетил дом Чубаровых и спросил позволения взять Екатерину на прогулку с Биатриче и Джулиано.

– Вам не надобно спрашивать, сеньор Раффаеле! – ответила Александра Павловна. – Катя поедет!

Желание дочери она не брала в расчёт. Но Екатерина и сама тянулась к Раффаеле, как к целительному источнику.

Они отправились в Летний сад. Старики Чубаровы лишь сопроводили дочку – и уже спешили от неё отделаться. Повстречали знакомых и присоединились в беседке к игре в вист.

Екатерина и Биатриче, гуляя рука об руку, прятались от солнца под белыми зонтиками. Раффаеле и Джулиано шли позади. Прохладный ветерок шелестел кронами высоких лип. В листьях весёлым щебетанием перекликались птицы. Из-за бурых стволов, словно бывшие когда-то живыми, а теперь закованные в мрамор, выглядывали замершие в разных положениях фигуры античных богов. Биатриче останавливалась возле каждой статуи:

– Смотрите на Вакха в венце с виноградной гроздью! Глаза – как живые. Как будто скульптор лепил его с портретов из твоей семейной галереи, Джулиано!

Джулиано смеялся:

– Полно, Биатриче! Он уродец с отколотым носом!

– Почему уродец? – Екатерина хмыкнула в нос (хорошо, не слышали маменька и покойный месье Шапелье). – Это же искусство.

– Если бы вы увидели наши скульптуры в парке Казерта…

– Что ж… Верю. А кем были ваши предки, сеньор Джулиано?

– Род отца идёт из Рима, но имеет греческие корни. А донна Сибилла – истинная неаполитанка.

По берегу Лебяжьей канавки они дошли до пруда, усыпанного лилиями на плоских листьях. В прозрачной воде били хвостами карпы, а по искрящейся ряби волн плавали белые лебеди.

– Смотрите, какое чудо! – Биатриче подбежала к зелёной решётке над крутым спуском.

Джулиано снял шляпу, чтобы ветер случайно не унёс её в воду, и присел на корточки. Стал подсвистывать птицам.

– Давай их кормить, Джулиано! На набережной я видела торговцев panelle27! – Биатриче махнула себе за плечо. – Пойдём искать!

Она оглянулась на Раффаеле, спрашивая живыми серо-голубыми глазами, можно ли пойти, – улыбнулась с детской радостью и побежала по дорожке к набережной Мойки. Белое платье с розовой лентой под грудью и светло-коричневый фрак скрылись за стволами и зеленью лип.

– Они совсем не видели детства, – Раффаеле улыбнулся им вслед.

Он предложил Екатерине руку опереться – она осмелилась лишь коснуться его чёрного рукава слабыми пальцами.

Каменная дорожка огибала пруд. Дамы под зонтиками ловили взгляд герцога. Его чёрные волосы из-под фетровой шляпы сияли ровным блеском, глаза флиртовали с солнцем. Глубокий цвет их таял, расходясь от зениц тёмно-огненными лучиками.

Знакомые лица узнавали mademoiselle Чубарову. Она то и дело спотыкалась о камни, и рука её в белой перчатке скользила под локоть Раффаеле. Кофейный шарфик едва не потерялся, зацепился за липовую ветку.

Статская советница Шамшева шла с дочерью навстречу. Девица прятала нежное кокетство в притворно-застенчивой игре ресниц.

– Катрин! Вы нынче без Нины Григорьевны?

– Нина Григорьевна не выезжает без Петра Васильевича. Я с матушкой. Они с отцом в беседке.

– Сам Иван Дмитрич здесь! Право следует подойти, засвидетельствовать почтение. А Нине Григорьевне я сочувствую. Вы слышали, что французы перешли Неман и заняли Ковно? Нескоро теперь вернутся наши военные.

Вечером Екатерина была у Нины Ланевской. И княгиня, возвратясь из дома одной из офицерских жён, нервно скидывала перчатки на стол и пересказывала последние новости. Наполеон двигался с армией к Вильно.

***

Так в Россию прокралась война. Без громкого объявления – не всколыхнув чинного покоя северной столицы. Летом 1812 года Петербург не зеленел гвардейскими мундирами, не золотился бахромой эполет. Невский проспект, набережные, бульвары и сады цвели одними дамскими платьями и детскими кружевами.

В салон княгини Нины Ланевской съезжались теперь для чтения писем вслух. Письмами делились, чтобы вообразить полную картину событий на Днепре. Альбомы барышень заполнялись не стихами, не нотами романсов – цитациями посланий своих и чужих братьев и женихов.

12-го августа обсуждали Смоленское сражение. Одни бранили Багратиона, другие – Барклая-де-Толли. Дамы сплотились вокруг единственного стола и княгини Нины.

Екатерина ходила за спинами гостей – мимо окон, занавешенных портьерами с золотистой бахромой. Никто не обращал внимания на размеренное движение её фигуры в белом платье. А она ходила, ходила, ходила… И о чём-то думала.

«Друг мой, Нина! С трудом отыскал возможность написать тебе, ибо только сейчас нам позволили немного отдохнуть, – читала вслух княгиня. – Вот уже второй день, как мы отступаем от Смоленска. Город занят французами, которые безжалостно жгут всё, что в нём есть. Два дня наши воины мужественно защищали Смоленск. Погибли многие, но наш полк оставался в резерве, а потому все живы и здоровы. На сердце у всех тяжело, и сил, кажется, никаких нет. Прости, что пишу тебе жалобы. Здесь не хватает твоей ласки. Ложусь спать и представляю твоё лицо. Но за день устаю так сильно, что сон не позволяет долго наслаждаться мечтами. Обедаем мы, признаться, ужасно, даже без хлеба, но всё же не голодаем. Прости за короткое письмо, но времени совсем нет. Самое главное – тебе теперь известно, что мы живы, и ты, мой друг, будешь покойна. Прошу тебя передать привет всем нашим друзьям и добрым знакомым. Передай им, что не теряем мы надежды одолеть нашего общего врага, и пусть молятся за нашу армию. Искренне любящий супруг твой, полковник князь Пётр Ланевский».

Раффаеле наблюдал за Екатериной. Она замерла у окна, словно Римлянка из Летнего сада: каменное лицо, две белые ленты вокруг головы. И смотрела через стекло на чёрные волны Невы.

29-го августа, угощая герцога чаем в гостиной, Александра Павловна возмущалась последними новостями:

– Вообразите, что пишет Евдокия Николаевна: французы уже за двести вёрст от Москвы! Говорят, не следовало доверять командование немцу.

– Я не знаю господина Барклая-де-Толли, – ответил Раффаеле. – Но возможно ли обвинять генерала в неверной стратегии только за то, что он не русский? У нас комендант Гаэты тоже был немец28, но защищал крепость как настоящий патриот. Тогда как иные неаполитанцы продавались французам.

– Я знал Барклая. Шапочно, – буркнул Иван Дмитриевич.

– И что вы о нём скажете? – спросила Александра Павловна.

– Ничего. Моё какое дело?

Екатерина не добавляла ни слова, склонясь над пяльцами у клавикорда. Раффаеле поглядывал на её прямой пробор, на подвёрнутые на висках тёмно-русые локоны. Медлительная рука с иглой тянула цветную нить. Загадочное равнодушие! Она усердно делала вид, что рукоделие занимает её больше, чем война.

После визита к Чубаровым Раффаеле, привыкший к обеденному отдыху, гулял по тенистому бульвару на Невском проспекте. Здесь его заметила графиня Буксгевден – дама почтенного возраста, вхожая в дом Ланевских. Она шла с компаньонкой.

– Какая приятная встреча, господин герцог! – графиня подала ему холодную руку из-под бежевой шали. – Встретить нынче кавалера на бульваре – величайшая редкость и счастье для одинокой старушки: повсюду одни гувернантки с воспитанницами. Вы позволите?