Крепкая рука схватила меня за волосы, а затем щеку обжег удар, нижняя челюсть заныла, дыхание сперло. Вслед за этим альфа вздернул меня вверх и ударил в солнечное сплетение – коротко, больно до белых пятен перед глазами.

– Послушай меня, – сказал он, сильнее сжимая мои волосы и глядя в глаза. Его дыхание касалось кожи, в глубине зрачков собиралось пламя. – Ты, кажется, не так все понял. Мне плевать, кто ты и откуда. Если тебя украли, если ты не смог за себя постоять – это твои проблемы. Теперь ты здесь. И будешь делать то, что я скажу. – Эти слова он подкрепил еще одним ударом в живот и, дождавшись, пока я перестану хватать ртом воздух, буквально повиснув на удерживающей меня руке, продолжил: – Я убью тебя прямо сейчас, если ты планируешь показывать характер. Мне это не нужно. Ты здесь не для этого.

– А для… для чего?

Язык не слушался, перед глазами все плыло. Хотелось снова заскулить. Опустить глаза, извиниться, прижаться теснее, предлагая свое тело и все, что угодно, в качестве сатисфакции.

Только не злись. Глаза жгло от слез – испуганных, удивленных, виноватых.

Черта с два!

Я низко утробно зарычал, пытаясь отстраниться, но у альфы это неожиданно вызвало снисходительный смех. Звучал он тепло, но что вообще теплого может быть в этом человеке? Я дернулся назад, альфа взял мое лицо в руки и поцеловал. По-хозяйски скользнул языком в рот, как и в прошлый раз, будто разом подчиняя меня себе и заявляя свои права. Удерживая меня почти нежно, альфа прошелся языком по небу и кромке зубов, погладил язык, и я позорно застонал от миллиарда искрящихся иголок, пробежавшихся по телу. Обмяк в крепких горячих объятьях, подался ближе, еще больше размыкая губы и запрокидывая голову.

Жесткая вязь свитера коснулась открытой кожи шеи, обожгла тело через тонкую ткань футболки. Щетина колола губы, когда альфа поворачивал голову, целуя меня еще глубже, чтобы, кажется, узнать всего до донышка, ощупать, присвоить, впитать в себя.

Этот поцелуй не был похож ни на что. Он дурманил, как благовония, и ослаблял, как хорошая порция алкоголя. Я потянул альфу на себя, вынуждая опуститься на пол, – просто хотел почувствовать его всего целиком, чтобы мы соприкоснулись телами. Солнечное сплетение отзывалось слабыми уколами боли, как и щека, но это все перестало иметь значение. В этом было даже что-то правильное, будто я принадлежал альфе целиком и полностью, готов был принять из его рук и вино, и хлеб, и кнут, и пряник. Я вручал ему себя с полным ощущением правильности происходящего, с безграничным доверием, с радостью и с желанием узнать, к чему это приведет. Все тело пело от жара, от тяжести тела, прижатого к моему, от горькой сдерживаемой нежности, с которой чужие губы касались моих и с которой чужой язык двигался у меня во рту.

Альфа отстранился, и наши взгляды встретились. Я тяжело дышал, член натягивал ткань штанов. Одна моя нога была согнута, и альфа, лежащий на мне, прижимался к ней поясом и бедром. Его дыхание тоже было тяжелым, а во взгляде читалась потерянность – это выражение было непривычно видеть на лице, состоящем только из острых углов, горя, злобы и теней.

– Вот видишь, – хрипло сказал альфа, и я понял, что мои руки почему-то лежат у него на плечах, – мы отлично уживемся, если ты будешь слушаться.

И тут я не смог с собой ничего сделать. Я ударил его ребром ладони в кадык.

Позже я думал о том, как у меня это получилось: в первую встречу с альфой я и с места не мог сдвинуться, а в третью – поднял на него руку. Но тогда мне было не до размышлений и не до смеха. То ли удар вышел слабым, то ли шея у альфы была бычья, но он даже не подумал отпускать меня. Вцепился в плечо и в волосы, коротко и хрипло вдохнул, утыкаясь лбом мне в грудь, а спустя несколько секунд поднял глаза.

В них было – море.

– Я…

Я думал, он меня ударит сейчас, или убьет сразу. Что-то такое плескалось в его взгляде, отчаянное и очень опасное. Но альфа меня неожиданно поцеловал. Набросился, как голодный на еду, сжал в руках так, что не продохнуть. Я коротко застонал и хотел было начать вырываться, но просто ухнул во все происходящее с головой, как в воду, как в свой первый матч, когда не чувствуешь ничего, кроме эйфории.

Я потом об этом подумаю, уговаривал я себя, пока альфа тянулся к застежке моих джинсов, пока кусал и целовал губы. Это все не по-настоящему, надеялся я, впуская язык альфы глубже в свой рот, поглаживая его своим и всем нутром возбужденно по-омежьи мурлыча, разводя шире ноги и притираясь теснее.

Мне казалось, я вот-вот сойду с ума. Потому что было хорошо. Тело, прижимающее меня к полу, было очевидно мужским, в нем не было ничего женственного или мягкого, одна только твердость мышц и хватка крепких рук. Ничего привычного, ничего правильного, это било по нервам, как электрошок, дезориентировало, как раздавшийся у уха резкий громкий звук. Запах альфы вдруг перестал быть пугающим и давящим, стал обволакивающим и топким, как горький мед. В него хотелось укутаться, пропустить через себя. Пол подо мной был твердым, холодным, альфа – горячим, как расплавленное железо, и я притирался к нему сильнее, толкал себя в его руки, выгибался и стонал, пытаясь согреться.

Новый поцелуй я приветствовал стоном, мое тело вдруг само собой изогнулось, как дуга, так что на секунду стало стыдно – что я делаю? какого черта? Этот альфа купил меня, как скотину, ударил так, что до сих пор болит в животе.

Мои руки потянулись к колючему жесткому свитеру альфы, задрали его вверх, ладони легли на твердый узкий живот, огладили рельеф мышц. Боже…

Мне потребовалось некоторое время для того, чтобы понять, что мои джинсы давно уже расстегнуты и спущены с бедер вместе с бельем, а член торчит вверх, как доказательство капитуляции. Неловко изогнувшись, я почувствовал влагу между ягодиц, и щеки мгновенно обожгло стыдом. Да, у парней-омег есть выделяющие смазку железы, но это атавизм вообще-то… Обычно он не дает о себе знать. Я вообще понятия не имел, что мое тело на такое способно.

Я попытался выкрутиться из рук альфы, но куда там. Он только прижал мои запястья к полу, сжал зубы на шее, заставив вскрикнуть и подкинуть бедра вверх. Альфа рыкнул, и не думая меня отпускать, прикусил кожу сильнее. Больно, остро, и эта боль электрическим зарядом пронеслась по всему телу прямо к члену, заставив его дернуться и напрячься еще сильнее. Я уперся пятками в пол, выгнулся, пытаясь сбросить с себя альфу.

– Лежи, – оторвавшись от моей шеи, рыкнул он мне в губы. – Лежи, ты мой, и ты будешь моим. И будешь делать то, что я захочу. Понял? И уйдешь только тогда, когда я скажу.

Альфа отвернулся, положил одну ладонь мне на шею, крепко прижал к полу. Я задергался, дыхание перехватило. Замерев, мне удалось продышаться, но когда я попытался освободиться, хватка снова стала сильнее. От унижения на глазах выступили слезы. Я заизвивался ужом, запрокинул голову и обиженно вскрикнул, когда рука альфы скользнула между моих разведенных бедер, погладила место за яйцами – уже влажное, покрытое смазкой возбуждения, боже, стыдоба-то какая…

Мир вокруг расплылся, и я дернул бедрами – как выяснилось, только чтобы притереться к пальцам альфы теснее. Прикосновение стало более ощутимым, плотным, и все-таки недостаточным. Хотелось, чтобы эти пальцы скользнули вверх, коснулись отверстия, погладили, толкнулись внутрь. Хотелось наполненности и растяжения, хотелось оставленных на теле меток. Да черт с ним, метки альфы мне хотелось, этого архаичного знака принадлежности, который надежнее долговой расписки и штампа в паспорте вместе взятых.

Ну же, бери меня, я весь твой. Бери, чего ты ждешь? Я повернул голову, открывая напоказ шею.

Какого черта эти джинсы мешают, сковывают, не дают развести ноги шире. Из груди вырвалось недовольное ворчание, я заизвивался, потому что – почему альфа не понимает, чего я хочу, нужно же больше, ближе, теснее. Нужна боль в горле и нужен член внутри, да почему он медлит!