— Почему ты вообще решил, что у тебя ко мне… эта самая черная страсть?

— Потому что я видел все ее признаки. Потому что желание обладать тобой временами затмевало все доводы разума и даже тебя саму. Я не имел права к тебе прикасаться, пока чувствовал это в себе.

— Тогда что изменилось сейчас?

— Не сейчас. Еще до того вечера, когда мы с тобой стояли на крыше. Я разговаривал с Ферганом.

— Обо мне?!

— Не о тебе. О матери Сезара.

— А она тут при чем?

— Это Тэйрен. Сестра-близнец моего отца.

Пуф.

Это было все, что у меня сложилось сейчас в голове. Если бы мои мысли можно было визуализировать, то маленькое пушистое облачко на глазах у всех расползлось бы туманом и растаяло.

Когда я читала о королевской семье, мать Сезара называли Темной, принявшей светлое имя. В храме Тамеи ее нарекли Орина Фаррей, и именно так звучало ее имя перед народом и когда она стала невестой принца, а впоследствии женой короля. Их брак был недолгим, почти сразу у них появился сын. После рождения наследника с разделенной пополам магией — светлой и темной — в королевской семье начались сложности. Писали, что сила Орины все ярче и ярче просыпалась рядом с мужем и сыном, который стал ее отражением. Примерно в это же время на горизонте появилась мать Люциана, но…

— Никто никогда нигде не упоминал имя Тэйрен Ниихтарн.

— А ты хотела, чтобы упоминали? — Валентайн холодно усмехнулся. — Настоящее имя женщины, которую больше половины Даррании и придворных ненавидели?

— За что?!

— Просто за то, что она была темной.

— Я в это не верю.

— Твое право. Факты говорят сами за себя, Лена, но мы сейчас не об этом. Мы о черной страсти. Об этом тоже не напишут и не расскажут, но, когда рядом с Ферганом появилась мать младшего принца и принцессы, Тэйрен накрыло. Черная страсть — это то, с чем она боролась и с чем справилась перед тем, как навсегда покинуть Дарранию. Тэйрен вела дневник, и Ферган дал мне доступ к ее записям. Справиться с черной страстью можно только через любовь. Через то светлое, что в тебе есть. Через то светлое, что ты чувствуешь к кому бы то ни было. Тэйрен ушла, зацепившись за сына и за свою любовь к нему.

Он замолчал, и между нами повисла та самая напряженная ниточка тишины, с которой достаточно сложно справиться. Особенно если позволить ей укрепляться, потому что с каждой секундой молчания она становится все толще, толще и крепче, и грозит через пару минут вообще превратиться в канат.

— А ты… — все-таки начала я и осеклась, потому что наткнулась на его глубокий, голодный, яростный взгляд.

— А я, — повторил он, подхватив мой вопрос, хотя я еще не успела его задать, — рядом с тобой чувствую себя живым, как никогда раньше. Ты мой свет, Лена.

Ниточка лопнула. Или уже канат? Не суть важно.

Важно, что мы шагнули друг к другу одновременно, остановившись, врезались друг в друга взглядами, а потом Валентайн подхватил меня с силой набирающего мощь урагана. От удара его губ перехватило дыхание, а от близости — странной, ни на что не похожей, какого-то нового уровня, в груди полыхнуло светом. Мне кажется, я начала понимать, о чем он говорил только что, но даже это стерлось в сменяющемся калейдоскопе эмоций, окутавших меня сумасшедшим вихрем. Я целовалась так, как ни разу в жизни, забывая о том, где я, кто я и все остальное, вместе взятое. Сосредоточившись только на этой яростной ласке, которая сейчас была мне нужна, как дыхание, на этой глубокой близости, на этом мужчине, чье сердце билось у меня под ладонями.

В эти минуты мне и правда казалось, что кроме нас больше никого нет.

— Классно выглядишь, — сказала София и поправила ему значок на лацкане пальто. Пальто — зимний формат одежды военного факультета, обязательный атрибут на построении перед праздником. Им даже на балу полагалось присутствовать исключительно в мундире — правда, только на Зимнем. Остальные балы в Академии или любые другие, где бы то ни было еще, допускали появление в гражданском, но только не этот. Таковы правила.

Правила, которые он так ненавидел. Когда-то.

Впрочем, когда-то Люциан даже представить не мог, что будет дружить с девчонкой. Дружить! Да еще с кем! Тем не менее Драконова и правда очень сильно изменилась, ну или он недостаточно хорошо ее знал. Потому что оценить девчонку по поступкам с расстояния, как показала практика — не лучший вариант. Когда-то он так же ошибся насчет Ларо, и сейчас впервые за долгое время задумался о том, а не ошибся ли в тот день, когда вышел из кабинета Эстре.

Аникатия с компанией уверяли, что она хотела устроить ему веселую жизнь, но Ларо, похоже, вообще ни до кого не было дела. Она часами пропадала у себя в комнате с Ярдом, и, хотя Люциан обещал себе за ней не следить, он видел их, когда приходил к Софии. Их комнаты располагались слишком близко, поэтому и видел. Поэтому, и только поэтому, не почему больше.

— О чем задумался? — улыбнулась София.

— О построении.

Никому из его девчонок по большому счету не было дела до того, что он думает. Да даже из его друзей. Девчонок в основном интересовало то, что он думает о них и о продолжении отношений, а друзей преимущественно то, чем они займутся на той или иной вечеринке. Ему и самому было мало дела до окружающих, если уж говорить откровенно.

В том числе о том, почему Ларо не сказала ему о темной магии сразу.

— К построениям ты точно готов, — сказала София. — Что насчет бала?

— Когда это я не был готов к балам, Драконова?

— Я имею в виду Ларо. И то, что она будет с Альгором.

А вот это оказалось неожиданно. Тема Ларо была для них под запретом — в точности так же, как и тема Сезара. С того дня, как они случайно обнаружили в комнате Софии следящее заклинание, которое его братец умудрился поставить Лозантир его знает когда. Уж точно после того, как они договаривались о дружбе, потому что иначе ставить его было бы незачем. София пришла в такую ярость, что только чудом не воспламенилась от своей магии, а Люциан предложил ей устроить показательное представление, чтобы Сезар услышал то, что хочет услышать. В итоге они целый вечер изображали предающихся страсти на полную громкость, после чего прослушивающее заклинание исчезло. Так же, как сам Сезар окончательно исчез с горизонтов Софии и, по слухам, на зимнем балу должен был появиться со своей Женевьев.

А Ларо — с Альгором. После этой новости о Ларо говорили больше, чем о них с Софией, потому что это был моветон. Даже несмотря на то, что Ленор Ларо официально являлась женщиной Валентайна, магистр и адептка как пара на балу… ну, это было очень скандально. Честно говоря, даже более скандально, чем Ларо-невеста принца на балу перед началом занятий. Вот только Ларо и Альгору было на это плевать, а значит, и ему будет на это плевать. То есть не будет, а уже. Плевать ему на них.

— Более чем, — отрезал он. После чего внимательнее присмотрелся к Софии: — А ты?

Раньше он бы даже до такого не додумался: спрашивать. Но теперь просто не мог не спросить, потому что Софии предстояло впервые увидеть будущую жену Сезара. Она особо не посвящала его в тонкости их краткосрочного романа, но нужно было быть абсолютно слепым и бесчувственным, чтобы не видеть, как ее зацепило — тогда, несколько месяцев назад. Оставалось только понять, торчит сейчас еще крючок в ее сердце или уже расплавился.

— Мне все равно, — сказала она, передернув плечами, — если ты про Женевьев.

— Тебе все равно пришлось бы встретиться с ней на приеме у отца.

София пожала плечами.

— Я знаю.

Попыталась отвернуться, но Люциан ее перехватил и развернул лицом к себе:

— Эй. Мы договорились: друзья. А друзья помогают друг другу.

— Последний месяц я думаю, что тебя подменили, — попыталась отшутиться Драконова, но тут же стала серьезной: — Спасибо.

— Да не за что. Я на построения. Ты придешь?

Почему-то для него это было важно.