Может, вообще тысячу лет назад, по ощущениям, время и пространство перемешались во мне настолько, что я уже потерялась в них. Так же, как в черном и белом, в темной и светлой магии. В своих чувствах. В том, что происходит вокруг и в том, что происходит со мной.

— Лена, — Валентайн присаживается рядом со мной, берет мои руки в свои.

— М?

— Мне казалось, что я все в своей жизни могу контролировать. Так же, как свою темную суть. Казалось, что я могу управлять всем, но я не могу. Не всем. Мои чувства к тебе не поддаются контролю, и чем сильнее я пытаюсь с ними справиться, тем больше соскальзываю в то, чего хочу избежать.

Я смотрю на наши руки. На пальцы в его ладонях.

Вспоминаю крышу и ночной Хэвенсград. Если брать такие моменты — мгновения, когда он пришел ко мне в комнату, когда мне было плохо, и не было женского заклинания, когда мы стояли вдвоем, окутанные ночным ветром и друг другом — их единицы. В остальном — это какое-то исступленное противостояние, когда каждый стремится сделать другому как можно больнее. Когда каждый бьет на поражение. Почему-то все эти мысли приходят ко мне именно в тот момент, когда я смотрю на обнимающие мои руки ладони.

— Мы делаем друг другу больно, Валентайн, — я поднимаю голову. — Очень больно.

Встретиться с ним глазами оказывается непросто, но я это выдерживаю. И его темный взгляд, который уже просто темный, без сути и глубины его силы, поднимающейся, кажется, из самого Загранья, и мои чувства по этому поводу.

— Ты мог сказать мне все это сразу. Почему не сказал? Я бы не стала влипать ни в какие больше неприятности, если бы сразу узнала все это. Я бы не надеялась так долго. Не жила этой надеждой…

— Вот именно. Ты ей жила.

Он поднялся, отпустив мои руки. Отошел к окну, рассматривая что-то, но и не поворачиваясь ко мне спиной. Встал вполоборота.

— У меня ее не осталось. После того, как отец убил мать, меня медленно убивал тот факт, что это — из-за меня. Что я должен был это предотвратить. Должен был перестать сопротивляться тому, что он хотел во мне видеть. Знаешь, что происходило со мной потом? Я не впустил в себя глубинную тьму через магию, но я впустил ее в себя иначе. Через чувство вины. Через злость и ненависть к отцу. Через желание разорвать ему глотку.

— Ты думал, что то же самое случится со мной? — Я все-таки снова поднялась и подошла к нему.

— Не думал. Был в этом уверен, — Валентайн развернулся ко мне. — Мне не изменить того, что было, Лена, и я не хочу. Я больше не стану заключать никаких договоренностей с тобой о том, что между нами будет, а что нет. Я хочу к тебе прикасаться, как к своей женщине. Не как к ученице. Я хочу сделать тебя своей по-настоящему. И я больше никуда тебя не отпущу.

«Даже в туалет?» — захотелось поинтересоваться мне, но это было как-то несерьезно. С другой стороны, все, что сейчас произошло в этом кабинете, было слишком серьезно, настолько, что у меня не осталось желания ни юморить, ни препираться.

— То есть наказание теперь отменяется? — уточнила я. Валентайн замер, а я продолжила: — У тети Оли — это женщина, которая меня воспитывала в другом мире, был ухажер. Ну как ухажер, она даже женихом его считала одно время, поэтому у него были ключи от квартиры. Сам он нигде не работал, но очень любил, когда тетя Оля возвращалась с работы и вкусно ему готовила. Он вообще мало что любил, кроме себя и бутылок пива, которые покупал на ее деньги.

Эту историю я и правда никому не рассказывала раньше, потому что при воспоминаниях о ней мне хотелось пойти и помыться. Но учитывая все, что между нами произошло, и то, что Валентайн мне рассказал и сказал, наверное, он заслужил и моей откровенности тоже.

— Когда он все их выпивал, он начинал распускать руки и приставал к тете Оле настолько грубо, что однажды я не выдержала. Пришла после школы и отнесла все эти бутылки на помойку. Он вернулся первым, орал, как потерпевший, а потом зажал меня в угол и сказал, что за такое полагается хорошая порка. — Рассказывать это отстраненно как-то не получалось, но я все равно спутанно продиралась через рваные слова и короткие предложения, с помощью которых выталкивала из себя информацию, душившую меня долгие годы. — В общем, он меня перекинул через колено и выпорол. Мне было десять лет. А потом еще решил меня полапать. Я его так ненавидела в тот миг, что саданула кулаком между ног. Сама не знаю, откуда во мне нашлось столько сил, но он взвыл, скрючился, а потом пришла тетя Оля. Я попыталась ей все объяснить, но он орал, что я несу бред, и что я сама полезла к нему на колени. Тетя Оля выставила его за дверь, а мне посоветовала забыть и сменила замок. Он больше у нас не появлялся, правда, спустя пару месяцев я услышала ее разговор с подругой по телефону, тетя Оля говорила, что этот мужик стал импотентом. Надеюсь, теперь до тебя дошло, что отношения в стиле наказание-поощрение не для меня?

Я замолчала, обхватив себя руками. Мне и правда было настолько холодно, что хоть заворачивайся в пиджак с головой и дыши часто-часто, чтобы согреть воздух под тканью и согреться самой. Мне действительно было дико стыдно об этом говорить, и сейчас я вообще не понимала, зачем сказала об этом ему. Зачем я вообще ему обо всем рассказала — начиная от своего попаданчества и заканчивая тем, что…

Валентайн молчал, а мне захотелось исчезнуть, раствориться или провалиться сквозь землю. Особенно когда я подняла на него взгляд, увидела играющие на скулах желваки и стремительно заполняющиеся тьмой радужки.

Дернуться в сторону, правда, не получилось — я только посмотрела на дверь, как меня, основательно встряхнув за плечи, уже прижали к себе:

— Ты забыла, что я тебе обещал?

— Что ты мне обещал? — переспросила я, потрогав пальцами мокрое место на его пиджаке.

— Что я никогда тебя не ударю, Лена. И что я оторву голову любому, кто попытается это сделать.

— Последнего точно не помню. — Я сейчас находилась будто под какой-то эмоциональной анестезией, ну или же стыд от рассказанного выжег из меня все остальные чувства.

— Значит, обещаю сейчас.

Я подняла голову и наткнулась на темный, как ночь, взгляд. Лицо его было настолько хищным и жестоким, что я с трудом узнала Валентайна, которого видела пару минут назад.

— Давай не будем никому отрывать голову. Как и ты, я рассказала это не для того, чтобы меня жалели, а для того, чтобы ты понимал, что я чувствую, когда ты говоришь о наказаниях и обо всем таком. Я не ребенок, чтобы меня наказывать. И уж тем более я не стану терпеть такого отношения, особенно от мужчины, который…

— Который?

— Неважно. Ни от кого не стану. И насчет того, что ты меня не отпустишь. А что, если я захочу уйти?

Руки, обнимающие меня, напряглись.

— А ты хочешь?

— Давай проверим, — ответила я. — Просто отпусти. И посмотришь.

Кажется, он прижал меня к себе с такой силой, что я рисковала парой-тройкой ни в чем не повинных ребер, готовых вот-вот треснуть от его объятий. Впрочем, ненадолго. К своему удивлению, я почувствовала, что Валентайн разжал руки, а после даже позволил мне отступить. На несколько шагов.

— От кого ты бежишь, Лена? От меня? Или от себя?

— Я никуда не бегу, — коснулась пальцами стола, словно искала опору.

— Нет?

— Нет. Но я все равно не понимаю тебя, Валентайн. Ты… — Сложно было подобрать слова, особенно сейчас. — Ты говоришь, что никуда меня не отпустишь, что тебе сложно меня не касаться…

— Так и есть. Мне до безумия сложно видеть тебя и сдерживаться. — Он сделал шаг ко мне, снова сократив расстояние между нами. Сейчас мне уже не хотелось отодвинуться, поэтому я просто смотрела ему в глаза и ждала — ждала того, что он скажет дальше. — Сейчас все так, как есть, только потому что об этом просила ты. Находиться рядом с тобой и не иметь возможности сделать тебя своей — это какая-то изощренная пытка, безумие и помешательство. Если раньше меня останавливала черная страсть…

— Черная страсть?

— Влечение сродни безумию, когда не остается ничего человеческого, ничего светлого в желании обладать кем бы то ни было. Когда ты готов на все, чтобы сделать объект желания своим, и не остановишься ни перед чем.