– «Возлюби ближнего своего», – повторил я, – А ты чего отсюда вынес? Как там у буддистов… «Жизнь есть страдание»?

– Это не отсюда, – сказал он, – Это я оттуда, от вас вынес. Здесь я до такого не додумался бы… А там – да. Я ведь как начинал?.. Если у тебя папа живёт во дворце за каменным забором, где даже у обслуживающего персонала единственная цель дня – переползти от одного фонтана к другому, по возможности не сблевав по дороге от пережора, а потом ты в тридцать лет вдруг выходишь за пределы этого дворца и видишь, как живут прочие люди…

– Страдают, понятно. Так у кого жизнь страдание? – уточнил я, – Я чего-то перестал понимать… Ты ведь если бы остался во дворце – то страдания у тебя бы не было? Было бы только у них? Ну так остался бы…

– Метапсихология социализма, – сказал Сид.

– Чего?.. – напряжённо переспросил я.

Он посмотрел в окно. За окном, похоже, готовился дождь: начинало темнеть, поднимался ветер, вздымая с дороги ветхую серую пыль. По верхушкам деревьев пробежал лёгкий озноб, какой бывает в предвестие хорошего ливня. Небо вздыхало, собираясь с силами.

– Нам нужно идти, – сказал он, – Но мы поговорим об этом, обещаю. И ещё о многом.

– Идти? – переспросил я, – Под дождь? Сейчас как ливанёт, промокнем…

– Это не дождь, – сказал он, не отрывая взгляда от пыльной дороги, – Мы засиделись на месте. Погода всегда должна быть хорошей. Если погода портится – это знак, надо уходить. Тут у нас так.

– А куда идти?

Он поднялся из-за стола и с удовольствием повёл плечами, потягиваясь. Причудливый браслет на его запястье, составленный из дерева и кожаных ремешков, затрещал, словно гремучая змея. Потом он посмотрел на меня насмешливым взглядом и указал рукой в сторону открытого окна на дорогу:

– Туда.

Ну да. Чего ещё можно было ожидать.

Тебе земля ходи, нога топчи, след делай.

Моя глаза есть – посмотри.

(Владимир Арсеньев, «Дерсу Узала»)

Тут самое время представиться и мне.

Меня зовут Эрегорд Харальд Агер, и я шаман.

Вероятно, вы представили себе одетого в звериные шкуры человека монголоидной внешности, стучащего в массивный бубен и ритмично приплясывающего вокруг костра.

Это не совсем так. Вернее, совсем не так.

Я не выгляжу, как бурят или тувинец, и как американский индеец тоже не выгляжу. Я не одет в звериные шкуры, и вообще отдаю предпочтение льну и хлопку перед шерстью и мехом. Бубна у меня тоже нет. Вернее, он есть, но он тоже не выглядит, как бубен.

Оказывается, это не так просто объяснить…

Попробую ещё раз.

Слово «шаман» вообще не имеет конкретного значения и указания на некую определённую личность. Это просто придуманное русскими собирательное название тех самых одетых в звериные шкуры людей монголоидной или индейской внешности, стучащих в массивный бубен и ритмично приплясывающих вокруг костра. Этих людей русские колонисты в избытке встречали во время своего настойчивого продвижения по территории Сибири, вплоть до Берингова пролива, а затем уже и на американской земле. Откуда это слово у русских, вопрос спорный: вполне возможно, от неких общих для санскрита и русского протоязыковых корней «са», то есть знание, и «ман», то есть человек, иначе «са-ман», «человек знания».

При этом ни один из этих людей, ни бурят, ни якут, ни индеец, ни кто-либо другой, сам себя так не называет.

Хотя, совершенно точно, знает чего-то такое, чего не знает большинство окружающих его людей.

Я бы тоже сам себя так не называл, если бы не одно обстоятельство.

Когда мне приходится объяснять людям, чем я занимаюсь, я неизменно обнаруживаю, что каждый из них способен понять в моём объяснении только то, что укладывается лично в его картину мира.

Скажем, если человек слышит, что в прошлом году я выпустил в таком-то издательстве очередную книгу, он с удовлетворением отмечает «А, так вы – писатель».

Если же я упоминаю, что в ходе общения со мной люди получают возможность изменить собственное мышление и поведение, решив таким образом собственные психологические проблемы, человек понимает для себя «То есть вы – психолог».

Если в его поле внимание попало упоминание о том, что я опубликовал статью или выступил с лекцией, он определяет, что имеет дело с «блогером» или публицистом.

В общем, человек реагирует на некий знакомый лично ему сигнал в моих словах, и привязывает мою личность к некоему понятному лично ему определению. И ему становится спокойно от ощущения, что он всё про меня узнал.

Я не препятствую. Пусть.

Очень часто я даже облегчаю человеку задачу: наскоро прикинув по его психическому и ментальному портрету, какое объяснение лично он способен понять и принять, просто подкидываю ему определение в готовом виде, избавляя его от столь ненавистной ему обязанности соображать. Говорю, например, «Я – писатель». И он с пониманием кивает.

И это то немногое, понятное для большинства людей, что я могу им про себя сообщить.

Другая часть, которую я мог бы сообщить, относится к малопонятному.

Скажи я человеку, например, что я по жизни занят штопанием прорех и разрывов в реальности, или что я за счёт своего хорошо развитого слуха служу ночным сторожем, охраняю всё племя в тот период, пока длится галактическая ночь, поскольку в ней, как и в любой ночи, зрение почти бесполезно, а вот слух бесценен, меня зачислили бы в «эзотерики» или просто посчитали за чокнутого.

Третья часть того, чем я занят, вообще не подлежит изложению другим людям ни в каком виде, просто в силу отсутствия в языке подходящих инструментов для такого изложения.

Как соотносится со мною одетый в звериные шкуры человек монголоидной или индейской внешности, стучащий в массивный бубен и ритмично приплясывающий вокруг костра? Примерно так же, как пламя огрызка свечи, воткнутого в рубленый деревянный стол, соотносится с пламенем свечи, аккуратно заправленной в стильный подсвечник из стекла и поликарбоната, купленный за полтора десятка евро в ближайшем супермаркете.

Если вы поняли, что я хочу сказать. А если не поняли, то и ладно.

Кстати говоря, мои далёкие предки, стучавшие в бубен вокруг костра, в общении с пришельцами действовали примерно так же. Даже на прямой вопрос этнографа или геолога «Ты – шаман?» часто делали удивлённое лицо и лениво отвечали «Какой шаман, командир?.. Охотник. Зверя на шкуры бьём…» То есть оперировали мышлением пациента в понятных ему самому терминах. Зверя в лесу видел? Шкуру на нём видел? Ну, вот…

Если же к этому неохотно добавлялось «Если духи приходят – с духами разговариваем», то это означало уже, что собеседник зачислен шаманом в категорию тех редких людей, которые способны воспринимать и идентифицировать зверя не только по наличию на нём некоей шкуры, но и по присутствию в нём духа.

И человека способных воспринимать так же.

Витю Алябьева из общей толпы людей, которые в 90-е годы прошлого века вдруг перестали чуять под собою страну уже не в мандельштамовском, а в самом прямом смысле этого слова, я для себя выделил сравнительно недавно.

Тогда, в 90-е, он представлял из себя то же самое, что и окружавшее его большинство. Та же гримаса недоумения и растерянности, постепенно переходящая сперва в шок, а затем, в зависимости от личного гормонального набора, либо в упёртую решимость во что бы то ни стало действовать и любой ценой победить, либо в юродивую готовность мученически погибнуть под обломками внезапно рухнувшего мира. Витя, надо отдать ему должное (хотя причём тут он? просто приоритет адреналиновой реакции над эстрогеновой), на крушение страны и на внезапно возникшую необходимость тотального обнуления собственного мировоззрения отреагировал по принципу «Бей или беги»: лихорадочно занялся бизнесом и сравнительно быстро выбрался на средние ступени вдруг проявившейся под ногами ничего до этого не подозревавших советских людей лестницы социального успеха.