– И вот я решил, – продолжал он, – Раз я в такой непонятной ситуации, а ты – единственный, кто здесь есть, кроме меня, то я у тебя и должен спросить: куда мне идти?

Нет, точно больница, подумал Витя, замолчав. Клиника.

Однако Сид смотрел на него со своим обычным милостивым, царственным и снисходительным выражением, словно бы не находя в его словах совершенно ничего странного. Затем он вдруг улыбнулся.

– Ты чего? – спросил Витя.

– Так, – ответил новый знакомый, – Просто подумал: то, что ты говоришь про себя, очень похоже на то, что ты говорил про свой народ…

– В смысле?

– Твой народ долго и терпеливо шёл в определённую сторону. По известному пути. К конкретной цели. Так ведь?

– Ну да, – сказал Витя, – По пути социализма. Имея в качестве цели коммунизм.

– Да. А потом ему сказали, что идти нужно в обратную сторону. Но при этом, заметь, не объяснили, ни как этот новый путь называется, ни куда он по этому новому пути придёт. И главное – зачем он туда придёт? Кому нужно, чтобы он туда пришёл? Ему нужно, этому народу?.. Или кому-то другому?

– Похоже, – сказал Витя.

– Вот. Но по мере того, как народ по этому новому пути двигался, ему всё меньше хотелось туда идти… Становилось понятно, что, во-первых, на этом пути стремительно сокращается поголовье, что является первым условием крысиной игры. Во-вторых, что большинство выживающих стремительно опускаются и деградируют, что является вторым условием крысиной игры. И в-третьих, что побеждающие крысы…

Он замолчал.

– Что? – спросил Витя.

– Это тоже очень неприятно. Что побеждающие в этой гонке крысы начинают на основании своей победы объявлять себя людьми… Причём только себя. И это является третьим условием крысиной игры. Понимаешь? Только те, кто выходит в четвертьфинал, в полуфинал, и так далее, вот только они – люди. И даже – сверхчеловеки. А все прочие…

– Ватники, – сказа Витя, – Совки. Быдло. Нелюди… Знакомо, да… То есть, погоди… Это что же, получается, это вроде искусственного отбора? Ты хочешь сказать, что при движении в эту сторону происходит разделение на «людей и нелюдей»? И чем меньше становится выигравших, и чем больше проигравших, тем меньше, типа, «настоящих людей», и тем больше «нелюдей»?..

– В крысиной логике – да, – ответил Сид, – Причём все те, кто вообще не желает участвовать в крысиной гонке, тоже по умолчанию являются лузерами и нелюдями.

– А в человеческой логике?

– В человеческой – наоборот. Как в зеркале. Или как в Зазеркалье… В человеческой логике, побеждающий в крысиной гонке человеком считаться не может. И даже просто в неё ввязавшийся… Человеком может считаться только вообще не желающий в ней участвовать.

– А почему ты сказал, что я похож на свой народ?

– Ну как же… Твоему народу в одну сторону идти запретили. А в противоположную он уже и сам не хочет: всё понял… Вот он и топчется на полпути со словами «И куда мне теперь идти?»

– Понятно, – сказал Витя, – А у этого всего название есть?.. Ну, вот этот искусственный отбор, эти крысиные бега – это путь к чему? Путь куда? Изначальное направление понятно: социализм, к коммунизму… А это? Это тоже какой-то «…изм»? Путь к какому-то «…изму?»

Договаривая эту фразу, Витя краем глаза увидел то, от чего его мгновенно прошиб холодный пот. На стволе дерева, под которым они сидели, вдруг обозначились три отчётливых кольца, словно бы некая гигантская змея обвивала ствол своим мощным телом: Вите даже показалось, что он увидел качнувшуюся в воздухе плоскую голову с направленными на него холодными жёлтыми глазами. Он стремительно обернулся – и не увидел ничего, кроме узловатых изгибов коры и слегка покачивающейся низко опущенной ветки.

Сид, похоже, не заметил Витиного испуга. После долгого молчания (долгого, как Вите показалось, или он просто слишком нетерпеливо ждал ответа), новый знакомый не спеша поднялся на ноги. Он оказался примерно с меня, но изящнее и тоньше, по-мальчишески стройный, а его манера смотреть сверху вниз словно бы добавляла ему роста. Он слегка потянулся, придав своему лицу сонливо-благостное выражение, потом быстрым движением закрутил в узел на макушке свои длинные иссиня-чёрные волосы.

– Я пойду с тобой, – произнёс он. По-видимому, на моём лице отобразилось изумление, потому что Сид снова улыбнулся своей саркастической гримаской и добавил:

– Я в таком же положении, что и ты.

– В каком смысле?

– Ты не знаешь, откуда ты. Куда идёшь. Зачем. И ты готов довериться первому встречному, ибо у тебя нет другого выхода. У тебя сейчас нет прошлого. И нет будущего. Есть только этот момент. Ты в моменте. И я в твоём моменте. В настоящем. Вот так и иди…

– А ты?..

– А я всегда только так и иду, – сказал Сид, и я понял, что помолчать – самое время.

Дохнул тёплый ветер, забрался мне под воротник, пробежал по щеке, перепрыгнул на дорогу и слегка приподнял сухую пыль: ту самую, что мне предстоит теперь топтать долгими верстами…

Знаешь, чем здесь хорошо? Смотри: вот мы идём и оставляем следы на песке, отчетливые, глубокие. А завтра ты встанешь, посмотришь на берег и ничего не найдешь, никаких следов, ни малейших отметин. За ночь все сотрет море и слижет прибой. Словно никто и не проходил. Словно нас и не было. Если есть на свете место, где тебя нет, то это место здесь.

Уже не земля, но еще и не море. Не мнимая жизнь, но и не настоящая.

Время. Проходящее время.

(Алессандро Баррико «Море-океан»)

Давайте хоть познакомимся, что ли… Вы кто? А, читатель… Ну, очень приятно: а я писатель.

Прикольно устроена литература, да? Вот читаешь-читаешь какой-то текст, переводит твой мозг некие чёрные символы на белом фоне в образы, в картинки… И вырастает из этих закорючек, которых всего-то три десятка, букв то есть, в разном порядке подобранных и составленных в слова, целый мир: с небом, солнцем, деревьями, людьми, разговаривающими на сложные и не очень темы… И ты прямо-таки видишь этих людей, слышишь их голоса, и даже готов на своей щеке почувствовать тот же самый тёплый ветер, что забирается под их воротники…

И всё это происходит, разумеется, только внутри тебя, в твоём воображении.

Нет ничего этого: ни неба, ни солнца, ни деревьев, ни людей, ни ветра. Есть, говорю, только набор условных знаков, написанных или напечатанных в определённой последовательности, которые, будучи восприняты твоим зрением, а затем расшифрованы мозгом, превращаются в огромный, солнечный или не очень, мир внутри твоей головы. Небольшая порция буквенного кода, всего-то в триста-пятьсот страниц, способна сделать тебя мудрым или глупым, счастливым или несчастным, радостным или грустным.

И вот ты читаешь, вот уже погрузился полностью в этот воображённый самим тобою мир, который твой мозг самостоятельно прорастил из загруженных в него буквенных комбинаций: видишь небо, слышишь людей, чувствуешь ветер щекою… А потом вдруг случается, как говорят программисты, баг: вся эта симуляция разваливается на чёрные квадратики, пиксели, исчезает звук, пропадает картинка, весь этот мир разрушается вдруг и мгновенно, только потому, что ты вдруг услышал (как тебе кажется, над самым ухом) протяжный призыв «Витька, хватит книжки читать: пошёл бы погулял!»

Или того хуже: сквозь этот мир, столь убедительно звучащий и выглядящий, вдруг проламывается нахальная харя писателя, который, оказывается, всё это время просто нашёптывал тебе в ухо строчки буквенного кода, и с ухмылкой произносит «Давайте хоть познакомимся, что ли… Вы кто? А, читатель… Ну, очень приятно: а я писатель».

Такие вот обломы, в виде внезапного разрушения реальности, создаваемой нашим собственным воображением, обычно испытывают только продвинутые мистики. Впрочем, для них это не облом, они к этому разрушению идут целенаправленно, годами, при помощи трудных, иногда мучительных повседневных практик.