Однако навстречу мне никто не вышел, и дверь в дом никто не открыл.
Я девушка деликатная, и степень моей наглости хоть и позволяет мне впереться без приглашения в чужой сад, но всё же недостаточно высока для проникновения без оного в чужой дом. Поэтому, стоя на крыльце и разместив на лице гримаску «Раздражение лёгкой степени», я снова набрала номер и снова услышала про то, что абонент не абонент.
Потоптавшись на крыльце, я взялась за ручку входной двери, в тоже время рассеянно повернув голову в сторону сада, и тут произошли сразу два события: входная дверь, щёлкнув замком, отворилась, а в глубине сада мне показал себя похожий на теремок деревянный сортир с настежь распахнутой дверью.
Две двери, таким образом, отворились передо мною одновременно. Ну разве не чудо?
Разумеется, воспитанная девушка без придури в башке вошла бы в дом, предварительно покашляв и громко известив хозяев о своём таки прибытии. Однако девушка-литературный редактор, в чьём сознании причудливо сочетаются элементы мистицизма с практическими надеждами на жизненный комфорт, а гормональные вихри так и не смогли окончательно вытеснить детские мысли о сказочных дверях в неизведанное, выбрала второй вариант. Да и в туалет уже хотелось, честно говоря.
Поэтому, аккуратно прикрыв входную дверь, я рысью пробежала по садовой дорожке к теремку и заперлась там. Ключевой подробностью этого визита стала следующая: всё время пребывания мне пришлось любоваться толстым томом книги Гюстава Лебона «Психология социализма», лежащем на удобной полочке рядом с рулоном туалетной бумаги.
Примерно треть листов из книги была выдрана, что вкупе с девственной нетронутостью рулона дало мне очевидные основания предположить, по какому именно назначению использовалась книга хозяином.
«Однако!», подумала я, дав себе слово выяснить у самого хозяина причину такой личной неприязни к вполне проходному социально-философскому труду. Прикольно же, или нет: так возненавидеть книгу, что исправно подтирать её страницами задницу?
Впрочем, загадка разрешилась скоро, хотя, как вы увидите, и без непосредственного участия хозяина.
Войдя через пару минут в ту дверь, в которую мне, собственно, и было надо с самого начала, я наконец поняла, что что-то не так. То есть я осознала, что в доме никого нет, никто меня не встречает, не ожидает, и вообще, как говорится в известном куплете, то ли лыжи не едут, то ли я перепутала время встречи. Или его перепутал хозяин. Домик был небольшой, так что тишина, сквозившая изо всех углов, доносившаяся даже со второго этажа, ясно показывала, что встреча редактора с автором под угрозой срыва.
Покряхтев и покашляв для приличия (воспитанная девушка думает о приличиях в любой точке времени и пространства), я вышла на крыльцо и в очередной раз набрала телефонный номер. Окончательно убедившись в отсутствии хозяина и в эфире тоже, я состряпала на лице гримаску «Скептическое размышление» и стала перебирать варианты, оказавшиеся в моём распоряжении.
Первым и наиболее очевидным стал вариант обойти-таки внутренности дачи, чтобы убедиться в отсутствии где-нибудь за письменным столом застигнутого внезапным инфарктом писателя, или явных следов насилия и борьбы, или других причин трясущимися руками звонить в МЧС. Аккуратными шажками, почти на цыпочках, я прошла внутрь. На то, чтобы заглянуть во все четыре помещения дачи – две комнаты внизу и две наверху – у меня ушло пару минут. После того, как я убедилась в отсутствии страшного, моя походка окрепла, и я вполне уверенно начала раскачиваться на каблуках в дверях писательского кабинета, констатируя наличие непонятного.
Итак, он договорился со мной о встрече, пригласил, но его самого дома нет, дверь при этом не заперта, на даче идеальный порядок… Но главное – вы, конечно, будете смеяться, но мне всё равно, смейтесь, – я не могла отделаться от странного ощущения, что тут вообще очень давно никого не было. Ну, знаете: когда человек только что был здесь и недавно вышел, или когда он тут был хотя бы вчера, что-то такое висит в воздухе, какое-то чувство обитаемости помещения, как если бы на время нашего кратковременного отсутствия вместо нас оставался тёплый душевный домовой, временно замещающий хозяина и одновременно заменяющий кота. А тут – остывшая такая тишина. На дачах, в отличие от квартир, это особенно чувствуется.
Я, как вы уже поняли, девушка творческая и с фантазией, к тому же блондинка, поэтому именно в этот момент мне в голову пришла совсем уж нехорошая мысль, частично ставящая под сомнение моё психическое здоровье, и я поспешно полезла в сумку. Да нет же: вот, во вчерашних вечерних звонках его фамилия и даже тайминг разговора, 02:17. Мы ни о чём таком долго не говорили, он просто назвал адрес и поинтересовался удобным для меня временем, а я сказала, что найду по навигатору, и уточнила, во сколько приеду. С допустимой для блондинки погрешностью в полчаса-час.
Итак, я здорова, мне не показалось. Ура. А что же Хэмингуэй?..
Как я уже упомянула, всё это происходило в дверях писательского кабинета (почему кабинета? а что же это за помещение, где три стеллажа с книгами, а у окна письменный стол с пишущей машинкой? туалет? так в туалете я уже была), и только в этот момент я увидела на столе толстенную рукопись. Подойдя, я взяла в руки аккуратно сброшюрованную бумагу и прочла на титульном листе заглавие: «Метапсихология социализма».
Кажется, где-то я уже только что видела нечто похожее, нет?
Тут же рядом с «Ундервудом» на столе лежал ещё один лист, уже исполненный от руки. Просмотрев его, путём несложной девичьей дедукции я сделала вывод, что на сём листе писатель последовательно выводил и уничтожал возможное название своего эпохального труда. Первые семь-восемь строк были вымараны полностью, так что прочесть их не было никакой возможности.
Предпоследним значилось «Психология социализма».
Оно было вычеркнуто уже небрежно, и ниже него написано «Метапсихология социализма».
Вот так. «Вишнёвый сад». Нет, пожалуй, лучше назову «Большой вишнёвый сад».
Короче, я взяла рукопись. Редактор приехала за рукописью, редактор её забрала: всё, как договаривались с автором. Ну, а то, что автор лично не присутствовал при её передаче, и девушка получила рукопись не из его натруженных рук, а с его письменного стола, ведь договорённости не отменяет, верно?
Но было в этой комнате и ещё кое-что весьма интересное: то, что заставило меня серьёзно пересмотреть своё представление об авторе как об архаичном мастодонте, застрявшем в начале двадцатого века, который только и делает, что печатает рукописи на антикварной пишущей машинке и пользуется деревянным туалетом с выгребной ямой.
На небольшом диванчике в углу валялся открытый ноутбук: его я увидела, уже повернувшись к двери, чтобы выйти из кабинета. Ноутбук был дорогущий, последней модели, какой-то там многоядерный: я такой видела только в интернете, и даже ещё не в продаже, а в наборе спойлерной информации производителя под лозунгом «coming soon»: типа, ждите, скоро выйдет.
Ноутбук был открыт, и на экране мерцала картинка.
Хозяин играл в какую-то сложную игру, нечто вроде экономической стратегии, с обалденной графикой, просто потрясающе реалистичной. На общем плане видны были заводы и общественные здания, сеть железных дорог, жилые микрорайоны, снующие там и сям жители, личный и общественный транспорт. Всё это выглядело, повторяю, не анимацией, а столь же натуральным – если не более натуральным – миром, чем наблюдаемый мною самой вокруг себя мир.
С той лишь разницей, что представленный на экране мир относился не к современности, а к прошлому, причём к нашему, российскому, хотя и не столь далёкому. Знаете, это как если бы вы смотрели документальный фильм о периоде сталинского социализма, но снятый с высоты птичьего полёта, и суперсовременной видеотехникой, которой не могло быть в тридцатые-сороковые годы прошлого века. Ошибиться было нельзя хотя бы уже потому, что на крышах жилых домов и заводских корпусов там и сям красовались огромные надписи вроде «Слава труду!», «Народ и партия едины» и «Наша цель – коммунизм!»: да и в целом представление о том, как выглядела родная страна без малого сто лет назад, у меня, как у образованного человека, разумеется, имелось. Вверху экрана, рядом с десятизначными цифрами экономической и социальной статистики, красовались серп и молот в обрамлении золотых снопов пшеницы: герб бывшего СССР.
