– «Хроники Акаши»? – переспросил Витя, – Да, что-то слышал…

– Хроники? – поморщился Сид, – Это у вас там хроники: хронически пересаживаются с одних стимуляторов на другие… Один такой и придумал «Хроники Акаши»: кажется, Штайнер его звали… Вот опять: зачем усложнять простое? Акаша – это отсутствие сопротивления материи. Полное отсутствие физического пространства. Первопричина всего. Повторяю, чистая абстракция.

– Мир мыслей, говоришь? – переспросил Витя, – Мир идей?..

– Даже ещё круче, – улыбнулся Сид, – Мир того, что до мыслей и до идей. Того, что им предшествует. Когда тебе пришла мысль, пришла идея, то она уже не принадлежит Акаше, хотя пришла отсюда: она уже принадлежит тебе. И становится в этот момент довольно глупой и посредственной, если честно: потому что преломляется через призму твоего личного опыта и ума. Твоего не вполне адекватного опыта и не вполне созревшего ума… А уж когда ты её начинаешь воплощать в жизнь – вообще беда…

Сид снова хмыкнул.

– То есть я – чел из материального мира, который попал в информационный мир? – уточнил Витя, – И общаюсь с идеями? И ты – идея? Абстракция?

– Ну не то чтобы «попал»… Здесь, повторяю, никакой материи существовать не может. Но у твоего физического тела, которое существует на материальном уровне, есть первопричина. Его, этого тела, так сказать, информационный проект. Идея о тебе. Ты как идея. Вот она тут и живёт.

– Не понял…

Сид побарабанил пальцами по столу, словно бы подбирая слова.

– Ну, – сказал он, – Вот мама с папой зачали ребёнка. Ребёнок уже есть?

– Кто как считает, – ответил Витя, – Попы говорят есть. Поэтому аборты запрещают. Типа, это убийство, только в утробе.

– Я не в этом смысле, – сказал Сид, – Вот представь: они уже знают, или думают, что знают, каким он будет. Видят его, светловолосого, кудрявого, симпатичного, бегающего по комнате и переворачивающего всё вверх дном… Представляют как живого: цвет глаз, улыбку. Даже уже знают, как его будут звать. Имя выбрали. Он уже есть?

– А, понял, – подхватил Витя, – Как идея, безусловно, уже есть. Уже родился и живёт, так сказать.

– Ну вот. Хотя самого человека в его материальном воплощении ещё нет. А теперь другой пример: дедушка умер, и внуки повесили портрет на стену. И прошло тридцать лет: старика уже даже в могиле нет, кости истлели, а внуки показывают на стену и говорят «Вот какой был человек!» Старший внук пишет книгу «О вкладе В. С.Староверного в развитие инженерно-технического потенциала СССР», средняя постит статейку в Википедии, а младший вспоминает «А дедуська меня на лыбалку блал!» Есть человек?

– Физически нету, – ответил Витя, – А как идея продолжает жить. И будет жить всегда. Бессмертие в этом?

– Ну, ваши идеи тоже не бессмертны. Теоретически может случиться, что некий постулат, некую идею люди забудут навсегда. Между собой забудут. В силу особенностей своего ума и структуры своего текущего опыта, который эту идею никак не подтверждает. Скажем, у вас там сейчас это с идеей «Бог» происходит… А у нас здесь да: ничего не теряется, и ничто не умирает. И к любому из того, что здесь есть, вы в любой момент можете притронуться или вернуться.

– А у вас тут всё есть?..

– Ничего у нас тут нет, – снова улыбнулся Сид, – Только первопричина. Великое «Ничто». Ваши физики сейчас ведь посчитали: более девяноста процентов Вселенной – это так называемая «чёрная материя». Непроявленная, развоплощённая… Это и есть великий потенциал, из которого всё рождается…

– Упс, – сказал Витя, – Улавливаю. То есть отсюда каждый выносит то, что он способен вынести, с учётом собственного ума и опыта? И потом облекает это в идею? А ещё потом претворяет в жизнь? Типа, захотел, придумал, построил?

– Ну да.

– Впечатляет. И что я здесь делаю? Я зачем сюда попал?

– Вот это и будем выяснять, – сказал Сид, – Видишь ли: мы тут типа проводников. Ты, скажем, когда в горы идёшь, нанимаешь ведь местных, которые все тропы знают… Ты спросил, абстракция ли я? Для Акаши уже нет, я тут оформленная идея, которая помогает всем, кто к ней обращается. Ну и у вас там я периодически появляюсь, в разных физических шкурах…

– Зачем?

– Посылают, – пожал плечами Сид, – У вас там девять десятых народу в принципе неспособны даже заглянуть за грань физического мира. Ты вот как-то пролез, молодец. Анахата-чакра, значит, прокачанная… А большинство нет, досюда не добираются… Поэтому напротив них надо просто поставить реального человека из плоти и крови, который, чтобы что-то духовное до них донести, должен треснуть их дубиной по башке. Ну, не в прямом смысле, конечно…

– А как?

– По-разному. Мне в своё время повезло: я харизматик был, красивый, статный, пластика царственная, спасибо папе и дворцу…

– Ты и сейчас такой…

Сид состроил довольную гримасу.

– Мне даже говорить особо не надо было: я как-то на людей смотрел, и они сами всё понимали. Иногда просто пальцем показывал… Или они на меня смотрели, как я живу и что делаю, и тоже всё понимали. Да… А вот уже после меня были такие проводники, которым с людьми говорить приходилось, и помногу. Люди менее восприимчивые стали, что ли?.. Одному из наших даже пришлось на их глазах умереть мучительной смертью: его на кресте повесили… На несколько сот лет им хватило. Правда, потом снова всё по-новой… Он интересный: попозже познакомишься…

– Как? И с ним?

– Ну да. А что такого?

– Ну как бы… Я не то, чтобы верующий и всё такое, но я ведь в христианской культуре воспитывался. А у нас… у них там Он – это Бог. И так вот с ним пообщаться, на короткой ноге, как мы с тобой…

Сид поморщился.

– Я же говорю: у нас тут идеи. Даже не идеи, а пред-идеи, зародыши идей. Нет у нас тут никаких богов. Есть, скажем, нечто, что кто-то оформил в идею «Возлюби ближнего своего». И понёс её, так сказать, людям. А они, наслушавшись, сделали много разных своих выводов. Например, что раз такое кто-то говорит – то он бог, не иначе. Главного вывода только не сделали… А насчёт короткой ноги – он сам тебе расскажет. Люди с ним не то что на короткой ноге: они из него вообще сделали скорую помощь, бюро находок и сервис добрых услуг в одном лице. Хорошо хоть меня мои адепты ни о чём не просят… А ведь отказывать неприятно: подумают, что тебя нету. Или ты не способен. А делать то, что они просят, ещё неприятнее… Вот и выбирал бы.

Сид отпил воды из стоявшей перед ним глиняной чашки.

– Ну хорошо, – помолчав, продолжил Витя, – Я значит, в мире идей. Или в том мире, который до идей. И мне надо выяснить, зачем я здесь. И что я отсюда вынесу туда к нам… то есть к ним… мать твою, совсем ты меня запутал… в том числе с твоей… ну, по ходу, я так понимаю, уже с вашей общей помощью. Но давай так: а зачем тут чаще всего оказываются? Что выносят? Ну вот ты чаще всего в чём помогал?

Сид задумался.

– Да если объединить, то всё одно и тоже. Типа, мы, люди, там у себя живём плохо. Страдаем. Забыли, как хорошо жить. Хотим вспомнить. Разница только в том, что кто-то хочет для себя вспомнить, как хорошо жить. А кто-то хочет вспомнить для всех.

– А разве не каждому своё? То есть одному хорошо так, а другому эдак?

Витя снова увидел старого утомлённого осла.

– Вот потому, что вы так думаете, там у вас и плохо, – назидательно ответил Сид, – Ты видел моё дерево? У него все листья растут на одной ветке. А ветки растут из одного ствола. А ствол торчит из одного корня. Ну, и как один лист может сделать себе хорошо? Есть спецспособ обретения личного счастья, который не годится для прочих?

– Не знаю, – сказал Витя, – Нет, наверное.

– Ну вот. А «каждому своё» – это только в качестве надписи на концлагере годится1.

Сид аккуратно выгреб из миски последние зёрнышки риса, отправил в рот и некоторое время шевелил скулами. Глядя на него, я вдруг отчётливо понял смысл выражения «тает во рту»: секрет его в том, что таяние пищи во рту зависит не от качества пищи, а от качества дегустатора. Если вы понимаете, что я хочу сказать.