Ответ «Я здесь» вас не устраивает именно потому, что просто «здесь» вы находиться не привыкли: вы привыкли связывать себя с конкретным местом, и делаете это ещё прочнее, чем хозяин собаки привязывает её шнуром к забору.
Поэтому когда на вопрос «Где я?» вы получаете ответ «Вы сейчас в деревеньке Свиблово Мценского уезда Тутанхамонской области, в 30 км от районного центра, ближайшая автобусная остановка за углом» приводит вас в ощущение блаженства, ясности и формирует готовность к действию: теперь вы точно понимаете, как именно вернётесь в привычный вам Мухозасранск, и сколько времени потратите на это. А вот ответ «Вы здесь» – дезориентирует и пугает: он предполагает, что бежать, ехать, стремиться вам более никуда не надо.
Вы уже здесь.
«Я в харчевне», сказал себе Витя, вытащил пальцами из своей миски какой-то тушёный овощ и отправил в рот. А вчера я увидел Сида возле дороги под деревом, мы познакомились, до самого вечера шли пешком, переночевали на постоялом дворе, а сегодня нас вёз какой-то крестьянин на воловьей повозке, потом мы опять шли пешком, и вот мы здесь.
Если я могу вспомнить, как я сюда попал, то я не сплю. Это ведь так работает?
А как тогда я попал под то дерево?
То же самое касается и времени. Человеку, находящемуся в привычном метании между собственным прошлым и будущим, привыкшему постоянно задавать себе исключительно вопросы «Что же это было?» и «Что теперь будет?», крайне сложно поместить себя в то узкое пространство «Сейчас», в котором только и возможна жизнь. Никакой верблюд, отягощённый двумя горбами под названием «прошлое» и «будущее», принципиально не способен пройти через игольное ушко «настоящего»: хотя именно эта нехитрая способность и есть то немногое, к чему стоит стремиться в жизни.
Всё это Сид объяснял ему за то время, которые они провели вместе, и примерно в этих самых выражениях. Надо сказать, Сид умел завораживать слушателя: не только убийственной простотой и кристальностью собственной логики, но и своими царственными манерами, осанкой, жестами, неторопливостью и мелодичностью речи. Кроме того, с его лица практически ни на секунду не сходило ранее подмеченное Витей чуть раздражённое, но в то же время снисходительное выражение всё понявшего про жизнь гуру, вокруг которого наступают на привычные им грабли неразумные младенцы, и по поводу синяков и шишек которых он испытывает глубокую скорбь. Это тоже придавало ему своеобразный шарм: он продолжал напоминать Вите осла Иа из советского мультика, словно бы постоянно готового спросить «Ну, что у вас опять случилось?» или «Ну, какой вашей очередной глупости мне придётся сопереживать?»
Минуту назад он объяснял Вите, что и эта придорожная хибара, куда они заглянули на запах тушёного мяса, и этот грубо сколоченный стол, на который Витя выложил локти, – всё это просто попытка привязать собственные ощущения к каким-то привычным образам и конструкциям.
Мол, если я скажу себе «Я сижу в харчевне за столом», то есть навешу конкретный узнаваемый ярлык на место своего пребывания, то это даст мне то самое обманчивое чувство спокойствия, за которым я так гоняюсь. Но которое, в действительности, просто погружает меня в привычный для меня сон повседневности.
Если же я скажу себе просто «Я здесь»… в общем, ну вы поняли. Это для меня шанс проснуться и бла-бла-бла.
Так что, возможно, думал я, мы и не в харчевне. И он не ест руками из глиняной плошки рис, а передо мною не стоит на столе тарелка с овощами и козьим сыром. Тушёное мясо, говорите? Видели бы вы, какими глазами он глянул на меня, когда я спросил хозяина о мясе: как Робинзон Крузо, которому Пятница по привычке предложил полакомиться трупами убитых врагов. Попав в незнакомое место, следует внимательно относиться к настроению своего единственного попутчика: поэтому мясо я переиграл на сыр и овощи. И вот уже около получаса мы сидели у приоткрытого окна, в которое порывами влетал тёплый степной ветер, гладя меня по щекам и шевеля чёрные распущенные волосы Сида.
Кстати, рис Сид тоже ел довольно своеобразно: доставая из миски пальцами едва ли не по одному зёрнышку, укладывая в рот и даже не прожёвывая, а словно бы растирая языком по нёбу. Насколько я понял из его предыдущих рассказов, в его жизни был период, когда он питался одним зёрнышком риса в день. Если в это поверить, то сейчас он на моих глазах уничтожает примерно свой годовой рацион. Впрочем, поверить легко, если он всё же Будда. И бывший царевич Шакьямуни. Если же он Сид, как я называю его с момента нашего знакомства под придорожным деревом, то хотя это не объясняет ни его величавых манер, ни странноватых аскетических привычек, ни удивительной логики, но зато даёт мне возможность сохранять веру в здравость собственного рассудка и снижает градус нашего общения. Позволить себе запросто побродить по просёлочным дорогам и поесть за одним столом с Буддой я, по-видимому, психологически пока не готов.
– Сид, – заговорил я, – Допустим, я всё понял и про «здесь» и про «сейчас»…
Он глянул на меня взглядом профессора математики, которому семилетний внук после урока арифметики сообщает, что в науке для него не осталось никаких тайн, и я поправился:
– Я же говорю «допустим». Ну, не всё, но кое-что понял. Короче: я верблюд, который никак не может пролезть в игольное ушко под названием «Где я?» Да, с твоей точки зрения это глупо, но мне нужно конкретное объяснение. То, что здесь странно, я уже оценил. И сообразил. Это место – в смысле, все места, где мы с тобой уже побывали, – очень своеобразное. Это очень отличается от того, к чему я привык. И потом, ты мне постоянно твердишь «там, у вас» и «здесь, у нас». Где это «там у нас», и что это «здесь у вас»? Проще всего, конечно, предположить, что я во сне: это всё объясняет. Я сплю, и всё это мне снится: вместе с тобой.
Он улыбнулся своей фирменной улыбкой, одними уголками губ, потому что за время нашего знакомства он мне все уши уже прожужжал насчёт сна и пробуждения.
– Я в прямом смысле, – продолжал я, – Хорошо, договорились: мы все спящие, а ты Первый Пробуждённый. Я бы мог сказать, что у меня есть совершенно чёткое ощущение реальности всего происходящего, но я наперёд знаю, что ты мне ответишь: что во сне оно у всех есть, и что оно нас всех обманывает до тех пор, пока мы не проснёмся… Окей, давай я спрошу по-другому: в каком именно сне я нахожусь? Такая постановка вопроса отвечает твоему мировоззрению? Ведь у сна, как и у любого мира, есть своя внутренняя логика… В чём логика этого мира? Вашего мира? Как мне себя вести? Может быть, ты даже скажешь мне, для чего я здесь? У меня странное чувство: я уверен, что я здесь для конкретной цели, но вот для какой?.. Если же это сон, то все приснившиеся мне персонажи должны вести меня по моему пути. Так что давай, не снись мне просто так: веди меня по пути моего сна!
Как я уже успел убедиться, Сид никогда не смеялся, так что его резкое хмыканье в ответ на эту мою тираду должно было означать верх веселья с его стороны. Однако Сид не сразу ответил: он помолчал, задумался, а потом вдруг стал серьёзен.
– Разумеется, я не знаю, зачем ты здесь, – ответил он наконец, – Более того: скажу тебе по секрету, я не знаю даже, зачем я здесь. Для меня совершенно очевидно одно: я здесь, и это для чего-то необходимо. В данный момент, безусловно, единственный смысл моего пребывания здесь – это помочь тебе достичь твоей цели, даже если мы оба не знаем, в чём она состоит. Поэтому я объясню тебе, где именно ты находишься, и расскажу, как здесь всё работает. Надеюсь, это поможет нам обоим сделать следующий шаг.
– Барабанная дробь, – сказал Витя, – Жду с нетерпением. Наверняка сейчас услышу нечто потрясающее.
– Ничего особенного, всё просто, – улыбнулся Сид, – Это идеальный мир.
– В каком смысле? – спросил Витя, – Это лучший из всех возможных миров? Рай? Идеальный в смысле безупречный?
– Нет, не так, – ответил Сид, – «Идеальный» в смысле «информационный». Это – мир идей. Тут живут одни идеи. Информация. Здесь нет материи. Мир чистой абстракции. Ну, у вас там был такой грек Платон, он описал это как некий космос, где хранится весь потенциал для материального созидания. Или был русский Вернадский, он говорил о ноосфере. Вам это вообще свойственно: придумывать новые определения давно известным вещам. Мы это тут у себя называем Акаша.
