Даже нет. Знаете, есть такой расхожий интернет-мем: «смотрит свирепо, но в то же время грустно и с недоумением». Вот это своеобразное сочетание во взгляде лёгкого раздражения труженика, которого оторвали от важного дела, с мудростью и вниманием всё повидавшего на своём веку старичка-психиатра, как бы готовящегося произнести «Ну-с, батенька, как ваше самочувствие сегодня?», заставили Витю заговорить первым.

– Простите, – начал Витя, – Кажется, я помешал вашей медитации?

Он слегка наклонил голову, но не произнёс ни слова, продолжая изучать Витю взглядом.

– Я, похоже, спал, – сказал Витя, – Не помню, как я здесь оказался. Вообще не припомню этого места, ни как сюда попал… Вы здесь давно? Я здесь давно?

Собеседник приподнял бровь, вследствие чего на его лбу обозначилась едва приметная морщина.

– Порвалась времени связующая нить? – сказал он наконец, – Как мне концы её соединить?

– Ну да, – подхватил Витя, – Всё как у Гамлета. Или как с похмелья: ничего не помню и мало что понимаю… Так я здесь давно?

– Давно.

– А вы давно? – спросил Витя, – Вы когда пришли, я уже здесь был?

Собеседник смотрел на Витю так, словно бы произносимые Витей слова – «давно», «здесь», «был» – были неким подобием детского лепета или бреда. Ни дать ни взять, ослик Иа, которого Пятачок натужно пытается поздравить с Днём рождения: Витя отметил, что откровенно кислое выражение его лица особенно ярко контрастировало с его явной и притягательной красотой и выразительностью.

– Где я? – спросил Витя.

На лице собеседника отразилась новая эмоция: уголки губ поднялись вверх, но ни одна другая мышца лица при этом не дрогнула, что всё вместе образовало саркастическую гримасу. Если это и должно было обозначать улыбку, то по-видимому, это был тот её максимум, на который он был способен.

– Нигде, – произнёс он, – Или везде. Как вам больше нравится.

– Знаете, – сказал Витя, подтягивая к животу затёкшую от долгого, по-видимому, лежания ногу, – Я тоже духовный искатель. В известном смысле. «Нигде, везде» – мне это всё знакомо… Вы точнее можете сказать, географически? Я где нахожусь?

Взгляд старичка-психиатра на лице собеседника уступил место взгляду главврача психиатрической больницы, который в завершение утреннего обхода вступает в отделение для тяжёлых больных, лишь изредка подающих признаки осознанности. Он сделал плавный и широкий жест рукою перед собой, как бы указывая на окружающий пейзаж (Витя мельком отметил его безупречную осанку и величавую царственность движений), а потом медленно опустил руку на бедро и снова посмотрел на Витю.

– Здесь.

– Понятно, – сказал Витя, – За пределы духовной философии пока не выходим? Пустота есть форма, а форма есть пустота? Окей. Вы, судя по всему, буддист?

Теперь собеседник смотрел уже как главный врач, вынужденный сообщить близким пациента, что надежды на излечение нет. Помолчав пару секунд, он ответил, причём в его голосе на этот раз сквозили совершенно явные нотки раздражения:

– Говорят, однажды Карла Маркса пригласили выступить с речью на кружке марксистов. Знаете, что он ответил? «Увольте, господа, я не марксист»…

Интересный буддист, подумал Витя, про Карла Маркса разговаривает.

И тут до Вити начало доходить, что именно могут, или должны, означать эти его слова. Настороженно взглянув на него, Витя сказал:

– Давайте хоть познакомимся. Меня Виктор зовут. А вас?

– Моё имя? – переспросил он с таким выражением, словно бы Витя попросил его перечислить имена и фамилии всех облаков, проплывавших над ними в бледно-голубом небе. Витя не ответил, но по выражению Витиного лица он словно бы уловил, что вопрос ему задан совершенно серьёзно (хотя что в таком вопросе могло быть не серьёзного, Витя не смог понять). Тогда он медленно прикрыл глаза, посидел так несколько секунд и, снова взглянув на Витю, – причём на этот раз в его глазах был восторг ребёнка, наконец понявшего решение арифметической задачи, или радость нашедшего очки старика, – произнёс:

– Когда-то давно меня называли Сиддхартха Гаутама.

Упс, подумал Витя, и сел.

Обычно слова «и сел» как результат крайнего изумления означают, что у вас подкосились ноги, и вы больше не в состоянии стоять. Однако, поскольку до этого Витя лежал, его переход в положение сидя означал резко возросший тонус. Он был поражён: хотя, собственно, после предыдущей сентенции собеседника о Марксе и марксистах ничего, кроме этого, и ожидать было сложно.

– Я знаю, кто это, – сказал Витя, – То есть вы хотите сказать, что я разговариваю с Буддой?

Собеседник снова улыбнулся, если специфичное сочетание сарказма и скепсиса на его лице можно было так назвать. Чуть помолчав, он протянул руку (Витя снова непроизвольно отметил величавую плавность его движений) и указывая куда-то в область Витиного сердца, произнёс:

– Здесь Будда.

Затем он так же грациозно положил пальцы себе на грудь и сказал:

– Здесь Будда.

Описав рукой перед собою широкую и плавную дугу, он на мгновение задержал кисть в воздухе, глядя на расстилающийся пейзаж, как художник, любующийся особенно удавшимся ему мазком на полотне, и в третий раз произнёс:

– И здесь Будда.

Витя смотрел на него, а он на Витю. Вите пришло в голову, что выглядят они в этот момент, вероятно, как две впервые встретившиеся по одну сторону забора собаки, или как главы марсианской и земной цивилизации, шагнувшие навстречу друг другу после долгих предварительных согласований. Затем Витя подогнул ноги под себя и тоже уселся напротив него в корявом полулотосе, на который только и были способны его нетренированные колени. Подспудно Витя отметил, что ведёт себя согласно всем законам психологии: коль скоро собеседник идентифицирован, необходимо демонстрировать похожесть на него для достижения максимального раппорта.

Собеседник молчал, и на его лице на этот раз было некое подобие милостивого выражения. Ну да, подумал Витя, он же типа принц. Наследник царского престола. Кстати, весьма похоже, если учесть его манеры, осанку и жестикуляцию. Да нет, не может быть: какой, к чёрту, Будда?

– А что значит «Меня называли»? – спросил Витя, – Больше не называют? И давно вас так называли?

– Если говорить в понятных вам категориях – то «очень давно», – ответил тот, – Много лет назад. Или много жизней назад. Это важно? Будда? Сиддхартха? Вам мало того, что вы видите прямо перед собой? Вам обязательно это как-то назвать?

Он повернулся и снова сделал широкий жест рукой, словно обнимая расстилавшийся перед собою пейзаж.

– Если вы смотрите, – сказал он, – То вы видите. Зачем называть?

– Ну ладно, окей, – сказал Витя, чувствуя, что роль старичка-психиатра переходит уже к нему, – Но общаться-то как-то надо, правда? Вот ко мне вы можете обращаться «Витя». А я к вам?..

– Ну, обращайтесь «Сид», – сказал он, причём его ширина его саркастической ухмылки на этот раз, очевидно, должна была уже продемонстрировать крайнюю степень веселья, – Вы, американцы, ведь любите сокращённые имена?

– Почему американцы? – спросил Витя, – Я русский, вообще-то.

– Русский? – переспросил он, – Хм. Последнее время сюда почему-то американцы больше заходят… Вы просто сказали «окей», я и подумал…

– Куда «сюда»? – энергично и чуть раздражённо переспросил Витя, – Куда они заходят? Я где вообще?

– Много американцев, – продолжал собеседник, словно бы не слыша, – Разная публика. Как-то один актёр известный зашёл. Ричард, если не ошибаюсь: хотя я, в отличие от вас, не придаю такого значения именам… Он, помню, проникся. Ушёл с ощущением собственного понимания. С тех пор у нас тут ещё больше американцев стало: пример успешного человека для этой культуры важен, насколько я понял… Сами они говорят – у них в Америке «кризис духовности». Поэтому и приходят… А вы, значит, – русский? Из России? А у вас там как с духовностью? Тоже кризис?

– У нас везде кризис, – сказал Витя, – Где Америка, там и кризис. А Америка сейчас везде, включая Россию. Поэтому везде и кризис. И финансовый, и духовный…