Так постепенно образовалась литература ди-пи и второй эмиграции со своей проблематикой, своими особенностями.
Обычно говорится, что она уступает по объему и значимости литературе первой волны. Это так и не так.
Конечно, писатели послевоенной эмиграции не обладали столь блестящей эрудицией, как их предшественники. Конечно, их творческие поиски не были столь широки, как у художников первой волны русского рассеяния. Но они видели и знали то, что не видели и не знали послереволюционные эмигранты. Открываемый ими художественный мир дополнял и существенно корректировал картину, воссоздаваемую советскими писателями. (Это, как теперь стало ясно, была существенная часть единой русской литературы XX столетия). Наконец, они были талантливы. Среди них было немало творчески одаренных людей. Некоторые пробовали свои силы в литературе еще до войны.
С первой волной новых изгнанников объединяло политическое неприятие советской реальности, горечь изгнания и горечь ностальгии, а также связь с дореволюционной культурой (в 20-30-е годы, на которые пришлось их детство, остатки русской культуры не были полностью искоренены; к тому же большинство писателей происходили из образованных семей). Если беженцы первых послевоенных лет испытали ужасы революции и гражданской войны, то на долю эмигрантов второй волны выпал либо сталинский ГУЛАГ(Б. Ширяев, Н. Нароков, С. Максимов), либо ощущение «вины» за свое происхождение и страх за свое будущее (Д. Кленовский, И. Елагин, Н. Моршен, О. Анстей).
Как вспоминает 3. Шаховская первыми, послереволюционными, эмигрантами «вторая волна была признана за свою»[29] Более того, многие из писателей первой волны оказывали помощь младшим коллегам. Постоянный интерес к литературной молодежи проявляли Б. Зайцев, Тэффи, Г. Газданов, Г. Адамович, Г. Иванов. На Западе опубликована переписка Г.В. Иванова с В.Ф. Марковым[30], из которой видно не только то, как под воздействием Иванова мужал талант его корреспондента, но и пристальное внимание мэтра к «племени молодому, незнакомому» (Иванов пишет Маркову о Н. Нарокове, Н. Моршене, И. Елагине и многих других). Встречи с Буниным и письма классика явно оказали влияние на прозу Л. Ржевского. Много и доброжелательно писал о литераторах второй волны Р. Гуль. Именно он «благословил» в «Новом журнале» первые книги И. Елагина, Н. Нарокова и Л. Ржевского; заметил рассказ С. Юрасова «Враг народа», переросший затем в роман. Творчество Н. Моршена, Б. Нарциссова и В. Синкевич получило поддержку И. Одоевцевой. Впрочем, были среди старой эмиграции и те, кто пренебрежительно относился к новым эмигрантам, упрекая их в «советскости» и недостаточной культуре.
Основанный в 1942 году, «Новый журнал» публиковал произведения и статьи многих писателей послевоенной эмиграции (И. Елагина, О. Анстей, Г. Глинки, Л. Ржевского Н. Моршена, В. Синкевич, С. Голлербаха, О. Ильинского и др.), рецензии на их книги. Сегодня журнал распространяется в 32 странах
Процесс возвращения на родину произведения писателей ди-пийцев только начался. В 1988 году «Новый мир» опубликовал подборку стихов Ивана Елагина, Николая Моршена и еще нескольких поэтов-эмигрантов второй волны. В начале 90-х пробился к отечественному читателю Николай Нароков (сначала в «Дружбе народов», затем дважды отдельными изданиями вышел его роман «Мнимые величины»; а в 1991 году тоже отдельной книгой был издан роман «Могу!»). В том же 1991 году вышло отечественное издание «Неугасимой лампады» Б. Ширяева[31]. Усилиями поэта и издателя Е.В. Витковского издан двухтомник одного из лучших поэтов зарубежья Ивана Елагина[32] и однотомник романтической сказочницы Ирины Сабуровой[33]. При содействии спонсоров удалось выпустить томик стихов трех поэтесс (Л. Алексеевой, О. Анстей и В. Синкевич)[34], и далеко не полное избранное прозаика, критика и одного из редакторов журнала «Грани» Леонида Ржевского[35]. Стараниями знатока и любителя поэзии директора издательства «Советский спорт» А.А. Алексеева напечатано самое полное собрание стихов и переводов Николая Моршена[36] и книга воспоминаний Валентины Синкевич[37], куда вошли очерки о совершенно неизвестных в России Вячеславе Завалишине, Татьяне Фесенко, Борисе Филиппове. Вышло несколько изданий стихов Д. Кленовского[38]. Московское протестантское издательство выпустило 2 книги Р. Берёзова[39]. В Томске изданы стихи, проза и мемуары Глеба Глинки[40].
Редкий случай, когда литературоведы опередили издателей: в «Филологических науках», реферативном журнале «Литературоведение» ИНИОН РАН появился ряд статей и исследований о литературе второй волны. Защищены первые диссертации о творчестве И. Елагина, Л. Ржевского, Н. Нарокова, Н. Моршена. Начало этому процессу положили очерки В. Бондаренко[41], первым посетившего США по приглашению бывших ди-пийцев, и, смею думать, глава из моей книги «Литература Russkogo зарубежья»[42]. В 2005 году Заведующая сектором библиографии РГБ М.Е. Бабичева[43] написала о прозе и драматургии послевоенной эмиграции, впервые введя в научный оборот имена Василия Алексеева, Геннадия Андреева, Григория Климова, Виктора Свена, Михаила Соловьёва, Николая Ульянова, произведения большинства из которых еще и сегодня неизвестны отечественному читателю.
* * *
Тематика произведений послевоенной эмиграции многообразна. Вторая русская эмиграция возникла в результате войны, и война по определению не могла не отразиться в творчестве почти всех писателей этой волны русского рассеяния. За плечами одних был опыт плена, других – работы в Германии в качестве остарбайтеров, третьи восприняли войну как освобождение от сталинского произвола.
Война, кровь, смерть, разрушения присутствуют в поэзии Ивана Елагина, в том числе в его знаменитом стихотворении «Когда последний пехотинец пал». С огромным уважением говорит о русском солдате М. Соловьёв («Когда Боги молчат» и «Записки военного корреспондента»), что, впрочем, не мешает ему и другому прозаику В. Алексееву («Россия солдатская») дать весьма критические описания первых дней войны, перекликающееся с первой редакцией «Молодой гвардии» А. Фадеева и появившимся несколько позже романом К. Симонова «Живые и мертвые»: паника населения, неподготовленность войск, непродуманность поведения и даже мародерство властей. Вместе с тем, никакого злорадства, полное понимание и сочувствие трагедии народа, оказавшегося заложником ошибок советской системы и высшего руководства страны как в финской кампании (до сих пор замалчиваемой в отечественной истории), так и в начале войны с немецкими захватчиками.
Трагедия оставшихся на оккупированных территориях, в том числе Бабьего Яра, задолго до Е. Евтушенко воплощена в поэме О. Анстей «Кирилловские яры». Проблема соотношения войны и нравственности пронизывает рассказ С. Максимова «Темный лес», написанный задолго до первых повестей В. Быкова. Обострение на войне жестокого начала в человеке и тема ответственности за свои поступки составляет содержание рассказа Б. Филиппова «Духовая капелла Курта Перцеля» и других новелл этого писателя.
