Там в этой книжной лавке,
Где букинист рассеянный
Чахнет на старом прилавке.
Русский Парнас в рассеянии.
Книги стоят рядами
В темном углу скучая.
Нетронутые годами
Возле халвы и чая.
Непроданная поныне
Горечь русской души —
Этот рыдал в Берлине,
Тот голосил в Виши.
Этот поэт без звания,
Тот – титулованный князь;
У князя давно графомания
В скитаниях развелась.
Тлеют давно страницы.
Выцвело имя поэта,
Лирик скончался в Ницце,
Трагик в Бельгии где-то.
Слава их редко тешила,
Статуи им не высила,
На шеи наград не вешала.
Не клала венков на лысины.
Жили с мечтой о чуде —
Хоть в виршах восстать из мертвых!
Только стихи как люди —
Мало стихов бессмертных.
Многих уже не стало
В майской звенящей сини.
На кладбищах полыхала
Сирень, как тогда в России.
Спит букинист у кассы,
Похрапывает глухо,
В стаканчике из пластмассы
Чай и дохлая муха.
Робко через оконце,
Грязную раму минуя,
Входит мутное солнце
В эту тоску земную.
Спит букинист, не слышит,
Как обкарнав сатирика.
Трагика съели мыши
И доедают лирика.
В декабре вспоминается май,
Вспоминается юность все чаще.
Мокрый Киев, веселый трамвай
На зеленую площадь летящий.
Там в саду за кривой мостовой
В синих блестках и ливня и мая.
Ты стоишь под сиренью густой.
На свиданье меня поджидая.
Мы по площади старой пойдем,
Мы еще не предвидим разлуку,
Как чудесно под этим дождем!
Как волшебно держать твою руку!
Я совсем еще юноша, я
Нерешительный и неуклюжий,
И в глаза твои жадно глядя,
Попадаю ботинками в лужи.
Как привольно, как радостно тут
По проулкам шататься без цели!
Водосточные трубы поют
И грачи от весны оголтели.
Счастье жизни – хмельное вино,
Город так по-весеннему светел…
Боже мой! Как все это давно!
Как давно это было на свете!
Тридцать первое декабря.
Шторы окон опущены низко.
Неуверенный свет фонаря
Освещает клочок Сан-Франциско.
Шум кварталов к полночи иссяк.
Тротуары пустынны и сизы,
Лишь стоит охмелевший босяк
На углу, словно башня из Пизы.
Я в гостинице этой опять,
Я давно уже маюсь по свету.
То же кресло и та же кровать
И уюта по-прежнему нету.
Где-то там за домами луна.
Стих мой дом, заварю себе чаю.
Вот дошел до чего! Без вина
Новогодние ночи встречаю!
Без вина, без подруги моей,
Без веселой пирушки – куда уж!
Растерял я по свету друзей,
Всех подруг своих выдал я замуж.
Был я молод и ветрен тогда,
К тем остыл, эти бросили сами.
Не сыскать их уже никогда.
Устарел мой блокнот с адресами.
Все ушло навсегда и не жди.
Унесло как плоты по теченью,
И трамвай, и весну, и дожди,
Что проходят над русской сиренью.
И косматый обрыв у реки,
Где от вязов корявые тени,
И касание милой руки
С ароматом дождя и сирени.
Опять октябрь листвой сверкая
На землю по садам пустым.
Как Зевс когда-то на Данаю,
Пролился ливнем золотым.
Шуршит, звенит листва повсюду,
Как будто музыка сама.
Поэты благодарны чуду,
Художники сошли с ума.
Я сам хмельной в саду у липы.
Вином встречаю этот час.
Не знаю, как там на Олимпе,
Но тут – божественно у нас!!
Forest Lawn – говоря попроще —
Место проводов, слез и бед.
Место, где покупают жилплощадь
С перспективой на тот свет.
Выбор есть: вот участки двухспальные,
Это, если клиент женат —
Даже с видом на улицу с пальмами.
Подороже – на нежный закат.
Наглый агент – с беспечной небрежностью
Объясняет опять и опять.
Как по низкой расценке с вечностью
Вы смогли бы легко переспать.
Не пугает он вас преисподней,
Рай сулит и воркует о том,
Что в могилу – хотя бы сегодня,
А платить – даже можно потом.
Торгаши промышляют идеями.
Но доходнейшая из идей:
Чтоб при жизни еще сумели вы
Погрустить над могилкой своей…
Чужды мне эти склоны с полянами
Без крестов, без оград и без роз
На земле не дружившей с бурьянами,
Не обласканной шумом берез.
В Калифорнии – осень как в Киеве,
Если б только не этот прибой.
Что ж поделаешь, – видно такие мы
Напоследок нас тянет домой.
Всё живущее – по-иному
Смерть встречает, не зная о том —
Пес идет умирать из дома —
Человек возвращается в дом.
Не с того ли я вижу всё чаще
Крест с рябиной, где к небу лицом,
В самой гуще кладбищенской чащи
Похоронены мать с отцом?
