На стекле надежд разбитых На стекле надежд разбитых Я танцую босиком. Ноги в ранах, ноги сбиты, Хлещет кровь лихим ручьем. Эти хрупкие надежды Мне казались хрусталем. Нет уже иллюзий прежних: Я гонялся за стеклом. С острых не уйдешь осколков, Глупым был, так если б знать! Больно, но продолжишь долго Этот танец танцевать. Я собирал грибы во сне Я собирал грибы во сне И отдавал их за «спасибо» Какой-то женщине красивой, Чье имя неизвестно мне. На самом деле я в бору Грибном, сосновом не был годы, Часть близкой мне родной природы Вписал в полночную игру. Так, не ступив через порог, Бродил в лесу, хотя был дома. В бору мне было все знакомо, Но женщину узнать не смог. Если мамы нет Если мамы нет, и давно, Убаюкай меня ты, окно. Чтобы снились мне добрые сны, Я сотру запятую луны. Пусть, хотя и прошло много лет, Звезды вручат мне в сказку билет, И по небу, как в море, я вплавь, Спутав сказку и серую явь, До волшебного острова сна Доплыву под присмотром окна. …Одеяло свернулось слегка, Но поправила мамы рука. Я видел это Я видел это, и не раз, Как бабочки танцуют вальс. Цветок-листок, цветок-листок, Полет не очень-то высок. Но как волшебен тот узор – Не отведешь от них ты взор! И смотрят травы и цветы На танец дивной красоты. Мечталось мне, да и не раз, Пуститься с ними в этот пляс. Когда-то в детстве это мог, Потом, как все, я крылья сжег. Я камин бы разжег Я камин бы разжег – нет камина, Я бы выпил – так бросил уж пить. Как там было в стихе том старинном?.. «Хорошо бы собаку купить…» Есть собаки, аж две, есть и кошки. Может, жив я, спасибо зверью, Только тем, что хлебные крошки Прямо с рук моих птицы клюют. Ты хочешь помолиться? Ты хочешь помолиться? Ступай молиться в поле. Иди в леса молиться, в заречные луга. Пусть травы и деревья с твоей сольются болью, Ветра, дожди, метели в ней станут помогать. Молиться можно в храме, но в нем не так раздольно, Под крышею твой голос печально одинок, А бэк-вокал природы, где будешь петь ты сольно, Тебя поддержит дружно, чтобы услышал Бог. Смотрю всегда Смотрю всегда на облака С земли, издалека. Но кажется, моя рука, Коснувшись их слегка, Могла бы по небу поплыть, Все тело вверх подняв, И там бы тоже смог я жить, И бестелесным став. Но это только лишь всего Иллюзия, мечты, Не изменить ведь ничего, К земле привязан ты. Лишь после смерти, может быть, По небу не спеша, Чтоб светлым облаком поплыть, Вспорхнет твоя душа. Мы в места эти ходим не часто Мы в места эти ходим не часто – Лишний раз зачем сердцу болеть? Но мы к ним поневоле причастны – Раздвигает здесь занавес смерть. И на сцене спектакля кусочек: Каждый – зритель, и он же актер. Ты родных узнаешь среди прочих И жалеешь, что вел с ними спор О вещах преходящих, неважных, Сколько криков, истерик и слез, А теперь и обидно, и страшно, Что бездумно им горе принес. Четверть часа картинки былого Есть у каждого в жизни, судьбе. Почему же заветное слово Очень поздно приходит к тебе? Не мешает ни вздоху, ни взгляду (Это место уже вдалеке). Только тяжесть чугунной ограды До сих пор ощущаешь в руке. Дружили гармошка со скрипкой Дружили гармошка со скрипкой, Играли в умелых руках. Гармошку встречали с улыбкой, А скрипку с печалью, в слезах. Они кочевали по свету, По свадьбочкам, похоронам, Братание странное это Никак не понять было нам. Владельцы их, пьющие оба, Русак и галутный еврей, Толстяк и, как спичка, худоба, Совсем не похожи, ей-ей. Что общего у музыкантов, Запойная к музыке страсть? А может, сдружились таланты, Чтоб в жизни совсем не пропасть? Скитались, порой голодали, Довольствуясь скудной едой, И горькое зелье вкушали Из кружки заветной одной. Их знали в деревнях, и селах, И в дальних глухих хуторах. Один был с усмешкой веселой, Другой – с вечной грустью в глазах. Но все в нашей жизни так зыбко, А к музыке злоба глуха. Сгорела в Освенциме скрипка, Гармошку порвал вертухай. |
