– Нет, сеньор. Теперь я готовлю только для мужа и для себя. Он даже слышать ни о чём таком не хочет.
Из дома раздался мужской голос:
– Кто там, Мариазинья?
– Какой-то сеньор ищет кухарку. Предлагает мне… Говорит, хорошо платит…
– Пошли его к дьяволу. Нет здесь никаких кухарок.
– Вот видите, сеньор? Он и слышать не хочет, чтобы я пошла в услужение. Ревнует… Такой поднимает хай из-за любого пустяка… Он сержант полиции, – поведала она, довольная, что её так ценят.
– Ты всё ещё треплешься с чужаком, женщина? Гони его, пока я не рассердился…
– Лучше, сеньор, вам уйти с глаз долой…
Она снова стала вычёсывать из волос вшей, выставив ноги на солнце. Насиб пожал плечами.
– Может, знаешь кого-нибудь?
Она не ответила, лишь покачала головой. Насиб спустился по холму Витория, прошёл через кладбище.
Внизу сверкал на солнце шумный город. Прибывший рано утром пароход «Ита» стоял на разгрузке. Что за город? Столько разговоров о прогрессе, а кухарку днём с огнём не сыскать.
– Как раз благодаря прогрессу, – объяснил ему Жуан Фулженсиу, когда араб зашёл в «Образцовую книжную лавку», чтобы перевести дух, – рабочая сила растёт в цене, и хороших работников всё труднее найти. Может быть, на ярмарке?
Еженедельная ярмарка – это праздник. Шумный и красочный. Огромный пустырь простирался от пристани до железной дороги. Куски вяленого, запечённого, копчёного мяса, свиньи, овцы, олени, паки[88], агути и другая дичь. Мешки с белой маниоковой мукой. Золотистые бананы, жёлтые тыквы, зелёные жило[89], киабу[90], апельсины.
В ларьках в жестяных мисках продавали сарапател[91], фейжоаду[92], мокеку из рыбы. Крестьяне обедали, запивая еду кашасой. Насиб спрашивал о кухарке и здесь. Толстая негритянка, в чалме, с бусами в несколько рядов и множеством браслетов, сморщила нос:
– Работать на хозяина? Сохрани господь…
Невероятных расцветок говорящие попугаи.
– Сколько хотите за этого попугая, дона?
– Восемь мильрейсов, только для вас…
– Слишком дорого.
– Но ведь он на самом деле говорящий. Знает все ругательства…
Попугай словно в подтверждение заголосил «Ай, сеу Мэ»[93]. Насиб прошёл между грудами молодого сыра, солнце играло на золотистых боках спелых жак[94]. Попугай кричал: «Дур-рачина! Дур-рачина!» Никто ничего не знал про кухарку.
Слепой музыкант, перед которым на земле стояла деревянная миска, рассказывал под гитару истории времён борьбы за землю:
Наш Амансиу храбрец
И стрелок отличный,
Но с Жукой Феррейрой
Никто не сравнится.
Тёмной ночью на опушке
Встретились герои.
– Кто такой? – спросил Феррейра. —
Отвечай скорее.
– Человек, не зверь, не птица, —
Был Амансиу ответ.
У Жуки Феррейры
Палец вечно на курке,
И от выстрелов дрожали
Даже звери в темноте.
Слепые иногда многое знают. Но сейчас они ничем не могли помочь. Один из них, прибывший из сертана, стал поносить ильеусскую кухню последними словами. Тут не умеют готовить, вот в Пернамбуку – настоящая еда, не то что здешняя бурда; здесь никто не знает, что такое хорошая стряпня.
Бедные арабы, бродячие торговцы, демонстрировали содержимое своих сумок, всякую мелочовку и безделицу: отрезы дешёвого ситца, блестящие ожерелья с фальшивыми камнями, кольца с брильянтами из стекла, духи иностранных брендов, изготовленные в Сан-Паулу. Мулатки и негритянки, служанки из богатых домов, толпились перед открытыми сумками.
– Бери, красавица, бери. Дешевле только даром… – У торговцев был смешной акцент, но зазывный голос.
Долгие торги. Бусы на шеях негритянок, браслеты на руках мулаток, какой соблазн! Стекляшка в кольце сверкает на солнце ярче любого бриллианта.
– Всё без обмана, высшего сорта.
Насиб прервал затянувшийся торг, поинтересовавшись, не знает ли кто-нибудь хорошую кухарку.
– Да, сеньор, была тут одна, очень хорошая, золотые руки, но она служила у командора Домингуса Феррейры. Там с ней так обходились, будто она и не прислуга…
Торговец протянул Насибу несколько безделушек:
– Купи, земляк, подарок для жены, для невесты, для любовницы.
Насиб пошёл дальше, ему было не до побрякушек. Негритянки покупали безделушки за гроши, но всё же вдвое дороже их реальной стоимости.
Какой-то коробейник с ручной змеёй и маленьким крокодилом предлагал окружавшим его людям лекарство от всех болезней. Он показывал склянку с чудодейственным снадобьем, якобы открытым индейцами в сельве далеко от плантаций какао.
– Лечит кашель, простуду, чахотку, сыпь, ветрянку, корь, чёрную оспу, малярию, головную боль, чирьи, любую дурную болезнь, люмбаго и ревматизм…
За пустяковую цену – всего полтора мильрейса – он готов уступить эту склянку с чудодейственным средством. Змея ползла по руке торговца, крокодил лежал на земле неподвижно, как камень. Насиб продолжал расспросы.
– Кухарка? Нет, не знаю, сеньор. Знаю хорошего каменщика…
Глиняные кувшины, бутылки и жбаны для воды, кастрюли, миски для кускуса, а также глиняные лошадки, быки, собаки, петухи, жагунсу с ружьями, всадники на конях, полицейские, сценки, изображавшие засаду, похороны и свадьбу, стоили тостан, или два тостана, или крузаду[95]; это были творения мозолистых, но умелых рук ремесленников. Какой-то негр, почти такой же высокий, как Насиб, залпом выпил стакан кашасы и смачно сплюнул на землю.
– Выпивка – первый сорт, слава Господу нашему Иисусу Христу.
На вопрос уставшего Насиба он ответил:
– Нет, не знаю, сеньор. А ты не знаешь какой-нибудь кухарки, Педру Пака? Для этого полковника…
Но тот тоже ничем не помог. Может быть, на «невольничьем рынке»? Только сейчас там почти никого нет, никаких новых беженцев из сертана.
Насиб не стал себя утруждать и не пошёл на «невольничий рынок», расположенный за железной дорогой, где собирались беженцы, покинувшие из-за засухи сертан и искавшие работы. Здесь полковники нанимали работников и жагунсу, а хозяйки искали прислугу. Но в те дни там никого не было. Насибу посоветовали поспрашивать в Понтале.
По крайней мере ему не придётся карабкаться на холмы. Он нанял лодку, пересёк реку и высадился на другом берегу[96]. Насиб прошёлся по немногочисленным улицам вдоль берега, где на солнцепёке мальчишки из бедных семей гоняли мяч, сделанный из старых носков. Эуклидис, хозяин булочной, лишил его последней надежды:
– Кухарку? Даже не думайте… Ни хорошей, ни плохой. На шоколадной фабрике они зарабатывают больше. Нет смысла искать.
Он вернулся в город усталый, засыпая на ходу. В этот час бар уже, наверно, открыт и благодаря ярмарке переполнен. Он нужен в баре, там не обойдутся без его заботы о посетителях, его энергии, его разговоров, его обходительности. Двое его работников – просто олухи! – без него не справятся. Но в Понтале ему рассказали об одной старухе, которая раньше была хорошей кухаркой, работала во многих семьях, а теперь живёт с замужней дочерью близ площади Сиабры. Он решил попытать счастья:
– А потом уж пойду в бар…
Оказалось, эта старуха умерла полгода назад, дочь начала было пересказывать историю её болезни, но у Насиба не было времени её слушать. Его затопило ощущение безысходности, и, если бы он мог, то пошёл бы домой спать. Насиб вышел на площадь Сиабры, где располагались здания префектуры и клуба «Прогресс». Он брёл, размышляя о своих неприятностях, когда заметил полковника Рамиру Бастуса, который сидел на скамейке перед зданием префектуры и грелся на солнце. Насиб остановился, чтобы поздороваться, и полковник предложил ему сесть рядом:
