Когда однажды он слёг с высокой температурой (в то время в регионе была эпидемия тифа, а также малярии и оспы), она не выходила из его комнаты, спала прямо на полу. Где он найдёт другую такую прислугу?

Дона Арминда снова подошла к окну.

– Шику уже встал, сеу Насиб. Он умывается.

– Я тоже пойду умоюсь. Спасибо.

– Потом приходите к нам на завтрак. Завтрак бедняков. Хочу рассказать вам сон про моего покойного мужа. Он мне сказал: «Арминда, старушка, дьявол завладел умами жителей Ильеуса. Здесь думают только о деньгах, только о прибыли. Это плохо кончится… Скоро начнётся светопреставление…»

– Для меня, дона Арминда, уже началось… С отъездом Филумены. Для меня уже началось. – Он сказал это в шутку, но знал, что так оно и есть на самом деле.

Лоцман поднялся на борт, и корабль, маневрируя, направился к входу в гавань.

Поскольку все обычно называли Насиба арабом и даже турком, нужно сразу же устранить сомнения относительно его гражданства. Он бразилец, урождённый, а не натурализованный. Правда, родился он в Сирии и оказался в Ильеусе в четырёхлетнем возрасте, приплыв в Баию на французском пароходе. В ту пору, влекомые слухами о какао, о баснословных барышах, в овеянный легендами город по морю, по реке, по суше, на пароходах, баркасах, катерах и лодках, верхом на ослах и пешком сквозь непроходимые заросли ежедневно прибывали сотни и сотни иностранных и местных искателей счастья со всего света: из Сержипи и Сеары, из Алагоаса и Баии, из Ресифи и Рио, из Сирии и Италии, из Ливана и Португалии, из Испании и гетто из разных стран.

Рабочие, торговцы, молодые люди, ищущие место в жизни, бандиты и аферисты, женщины всех цветов кожи и даже чета греков, бог весть откуда взявшаяся. И все они, даже белокурые немцы с недавно открытой фабрики по производству какао-порошка, даже высоченные англичане с железной дороги, стали жителями зоны какао; они приспособились к обычаям этого ещё полудикого края с его кровопролитными схватками, засадами и убийствами. Они прибывали и вскоре становились стопроцентными ильеусцами, настоящими грапиунами, которые разбивали плантации, открывали лавки и магазины, прокладывали дороги, убивали людей, играли в кабаре, пили в барах, строили посёлки, покоряли дикую сельву, наживали и теряли капиталы и чувствовали себя такими же старожилами, как и коренные ильеусцы из семей, живших здесь ещё до эпохи какао.

Благодаря этим людям, таким несхожим между собой, Ильеус стал терять облик лагеря жагунсу и становился городом. Все они – даже последний босяк, приехавший, чтобы поживиться за счёт разбогатевших полковников, способствовали феноменальному прогрессу региона.

Ильеусцы душой и телом, хотя и не рождённые в Бразилии, родственники Насиба, Ашкары, участвовали в борьбе за землю, причём их подвиги были одними из самых славных и героических. Их можно сравнить только с подвигами братьев Бадаро, Браз Дамазиу, знаменитого негра Жозе Ники и полковника Амансиу Леала. Один из братьев Ашкаров, по имени Абдула, третий по старшинству, погиб в кабаре в Пиранжи во время мирной игры в покер после того, как убил троих из пяти подосланных к нему жагунсу. Братья так отомстили за его смерть, что память об этом сохранилась надолго. Чтобы узнать об этих богатых родственниках Насиба, достаточно полистать документы в архивах суда, прочитать речи прокурора и адвокатов.

Его называли арабом и турком, это правда. Но поступали так его лучшие друзья и делали это по-свойски, душевно. Насиб не любил, когда его называли турком, он возражал против такого прозвища, раздражался, а бывало, и выходил из себя:

– Мать твоя – турок!

– Но, Насиб…

– Как угодно, только не турком. Я бразилец, – он бил огромной ручищей по своей волосатой груди, – и сын сирийца, слава Богу.

– Араб, турок, сириец, какая разница…

– Какая разница, недоносок?! Какое невежество. Ты не знаешь ни истории, ни географии. Все турки – бандиты, самая распроклятая нация на свете. Для сирийца не может быть оскорбления хуже, чем назвать его турком.

– Ну, Насиб, не сердись. Я совсем не хотел тебя обидеть. Для нас все иностранцы одинаковы…

Возможно, его называли так не столько из-за его ближневосточного происхождения, сколько из-за больших, чёрных, висячих, как у низложенного султана, усов, которые он поглаживал во время разговора. Эти пышные усы росли на толстом добродушном лице с огромными глазами, в которых вспыхивало желание при виде любой женщины. Его крупный жадный рот был готов рассмеяться в любую минуту. Это был исполинских размеров бразилец, высокий и толстый, с плоским затылком и пышной шевелюрой, с большим пузом, «как на девятом месяце» – подкалывал его Капитан, когда проигрывал Насибу партию в шашки.

– На родине моего отца… – так начинались все истории, которые он рассказывал во время долгих бесед, когда поздно вечером за столиками бара оставались только его близкие друзья.

Потому что своей родиной он считал Ильеус, весёлый город у моря среди плантаций какао, этот плодороднейший край, где он вырос. Его отец и дядья по примеру Ашкаров прибыли сюда сначала одни, оставив семьи в Сирии. Насиб приехал позднее с матерью и старшей сестрой, которой было тогда шесть лет, а ему не исполнилось и четырёх. Он смутно помнил путешествие в третьем классе и высадку в порту Баии, где их встречал отец. А когда они прибыли на корабле в Ильеус, то на берег их везли в лодке, поскольку в то время не существовало даже причала. А вот о Сирии он совсем забыл, у него не осталось воспоминаний о земле предков, настолько он сроднился с новым отечеством, настолько стал бразильцем и ильеусцем. Он словно бы родился в момент прибытия парохода в Баию, когда его со слезами обнял и поцеловал отец. Кстати, сразу после приезда в Ильеус отец Насиба, бродячий торговец Азиз, привёз детей в Итабуну, которая тогда называлась Табокас, в нотариальную контору старого Сегизмунду, чтобы записать их бразильцами.

Через четверть часа почтенный нотариус выдал ему документ о натурализации и с чувством выполненного долга положил в карман несколько мильрейсов. Он вовсе не был кровопийцей, брал дёшево и сделал доступным для всех юридический акт, превращавший детей иммигрантов, а то и самих иммигрантов, прибывших на работу в наши края, в полноправных бразильских граждан, продавая им отличные, вполне законные свидетельства о рождении.

Случилось так, что старую нотариальную контору подожгли во время одного из сражений за землю, чтобы огонь уничтожил подложные акты обмеров и регистрацию прав собственности на участки леса в Сикейру Гранди, – об этом даже написано в одной книге. Никто, а тем более старый Сегизмунду, не виноват, что книги, регистрировавшие рождения и смерти, все до одной, сгорели в огне пожара, и сотням ильеусцев пришлось пройти регистрацию заново (в то время Итабуна ещё была районом муниципалитета Ильеус). Регистрационные книги пропали, но остались свидетели, подтверждающие, что маленький Насиб и робкая Салма, дети Азиза и Зорайи, родились в местечке Феррадас и были ранее зарегистрированы в данной нотариальной конторе, ещё до пожара. Не мог же Сегизмунду поступить так неучтиво и усомниться в словах полковника Жозе Антуниса, богатого фазендейро, или коммерсанта, владельца мануфактурного магазина Фадела, пользующегося доверием местных предпринимателей? Или хотя бы в более скромном свидетельстве ризничего Бонифасиу, всегда готового увеличить свои жалкие доходы, выступая в подобных делах в качестве заслуживающего доверие свидетеля? Или одноногого Фабиану, изгнанного из Сикейру-ду-Эспинью, у которого не было других средств к существованию, кроме платы за свидетельские показания?

Почти тридцать лет прошло после тех событий. Старый Сегизмунду умер, окружённый всеобщим уважением, а его похороны вспоминают до сих пор. На них присутствовал весь город, у старого нотариуса уже давно не было врагов, включая тех, кто когда-то поджёг его контору. Выступавшие на похоронах превозносили его достоинства. Он был, по их уверениям, неподкупным служителем закона, примером для будущих поколений.