– Мирон, сейчас тебе стоит покинуть нас, – вежливо сказал Джозеф, чуть брезгливо морщась, будто очищался от скверны. – А завтра предлагаю встретиться и поговорить всем вместе с твоей госпожой, обсудить, каковы ее намерения и что она за нашу находку может нам предложить.

– Все так же защищаешь его, Джозеф, – прищурился бритый, которого звали Мирон. Кажется, он совсем не жалел о неудаче в поединке между анимагами. – Когда тебе это надоест?

– Может быть, уже завтра, – пожал плечами Джозеф. – А может быть, никогда. Я не бегу впереди лошади, Мирон. И тебе не советую. Завтра на закате на набережной.

Мирон помедлил, потом дернул губой, будто хорек, и кивнул.

И исчез, будто и не было его.

– Вот же бабий прихвостень, – простонал Акатар. – А я знавал его еще нормальным человеком, музыкант был хороший…

– Ты и меня знал банковским служащим, помнится, – улыбнулся Джозеф. – Чего только не бывало – и все прошло.

– Не все, – возразил Акатар, нахмуриваясь.

– Не все, – согласился Джозеф – и протянул ему свою руку, помогая подняться.

И еще он заметил, что Джозеф все еще слегка улыбается.

После этой ночи Роберт не мог ни спать, ни есть, ни работать.

Он наматывал круги по городу, застревая в случайных кофейнях, наблюдал, как солнце играет на поверхности желтых деревянных стоек, как пенятся белые пузырьки на поверхности капучино, как дворники за окном переругиваются или, наоборот, смеются, показывая желтые зубы и опираясь на свои потрепанные метлы. В любое другое время он бы этим наслаждался бездумно, но не сейчас.

Ночная картинка так и стояла перед глазами.

Гигантские кобры? Волшебные соколы? Призраки из восемнадцатого века? Да вы смеетесь!

Но его это все не только пугало. Еще и безумно влекло. Он готов был, кажется, палец отгрызть, чтобы еще раз увидеть и Акатара, и загадочного Джозефа, и даже Мирона. Мысль о том, что его оставят за бортом, казалась ему непереносимой.

Не оставили – пригласили на встречу на Университетской набережной. Роберт, конечно, понимал, что опять в роли пса-ищейки. Но он больше даже не пытался продать себя подороже – его тащило за магией как на веревке.

– А что это были за слова? – спросил он Джозефа, перед тем как тот ушел.

– Енохианский, – ответил вместо него Акатар, а Джозеф только усмехнулся. – Самый красивый язык, который я слышал.

– Да неужели? – переспросил Джозеф.

– Это мой однозначный выбор, – подтвердил Акатар. – А уж слышал я много. И магия эта – самая красивая, вдобавок очень мощная. Только вот применять ее часто нельзя, не бытовая она совсем. Это как радиацией шарахнуть посреди города, след долго заметен. Спасибо Джозефу, что принял решение.

– Иначе бы тебя порвали, котик.

– Но все увидят, что тут что-то произошло! А ты же знаешь, сколь многие у нас умеют прозревать прошлое…

– Все уже и до того видели, как что-то происходит, камень пылает, как сотни солнц. И я догадываюсь, зачем они все его ищут. И Калиостро, и Мирон. Жанне-то невдомек, она как животное – ее просто на поводке бриллиант держит.

Акатар вопросительно на него воззрился.

– Око, – пояснил Джозеф. – Камень так силен, что может выполнять его функции. А око, как ты понимаешь, всем пригодится, пусть и для разных дел.

– Ну и дрянь, – через паузу сказал Акатар, потирая бороду.

– Еще какая, – согласился Джозеф. – Ладно, мне нужно идти.

Но Акатар схватил его за руку, и лицо его стало каким-то другим: потемневшим, тоньше и острее, чем всегда.

– Что я тебе должен, Джо?

– Ничего, – даже слегка удивился Джозеф. – Разве я о чем-нибудь прошу?

– Я бы предпочел, чтобы ты попросил, – медленно сказал Акатар, чуть раздувая ноздри.

– Посмотрим, – сказал Джозеф.

Роберту показалось, что он сдерживает смех.

Но смеяться он не стал, а растворился в темноте: не исчез, как Мирон, а просто очень быстро ушел, и шаги его были легкими, будто он ничего не весил.

– Что это за магия? Ты сказал: как радиация, но очень красивая. Разве так бывает?

– Бывает, – ответил Акатар, смотря Джозефу вслед. – Это магия ангелов.

Так что Роберт сидел в кофейне, на высоком табурете за стойкой у окна, глазел на дворников, на цветущую сирень, на китайские вывески (в последнее время они множились вокруг в геометрической прогрессии), на острый шпиль лютеранского собора на углу, на паутину проводов и читал с планшета о енохианской магии.

Молодой бариста ему сладко улыбнулся и нарисовал пенкой на кофе сердце, пронзенное стрелой, и Роберт слегка косо улыбнулся в ответ – со своей внешностью он к таким реверансам уже привык, а грубым быть не хотел.

И теперь ему казалось, что все, что подсовывала ему Сеть о енохианской магии, было сродни этой сладкой и нелепой улыбке.

Придумали эту магию два странных англичанина – астролог Джон Ди и медиум Эдвард Келли. Они всерьез считали, что ангелы избрали их, чтобы передать свое учение. Роберт долго пытался выяснить, в чем же его конечная цель, пока не нашел, что ангелы просто хотели наказать Землю, которая давала людям плоть и этим отдаляла их от Бога, ведь в физическом теле и со своими примитивными нуждами люди были подобны падшим, то есть бесам. Еще имела место теория, что именно Земля – которая сама по себе была Богиней – заставляла людей перевоплощаться в новой жизни и не отпускала к Всеотцу. Поэтому Землю ждал конец, и ангелы способствовали этому через своих последователей.

По ритуалам же это была типичная церемониальная магия.

В общем, все это Роберту показалось полной чушью, большего винегрета из протестантской религии и языческого черного колдовства он не встречал. То, что он видел вчера в исполнении Джозефа, выглядело совсем иначе. Его действия были выстроены так, как будто он твердо знал, как на практике могут применить силу ангелы – и с изяществом использовал ее. Никаких церемоний он при этом не проводил.

Вызов и подчинение различных духов тоже относились к енохианской магии, и это уже было интересно: а что, если на призраков подействовала не столько соляная дробь, сколько заклинание, шепотом произнесенное Джозефом?

Впрочем, изучать то, что Роберт видел воочию, по Википедии было смешно.

Он просто убивал время в ожидании вечера. И как только закат окрасил небо в розовый, точно пролил на него немного вина, как только дома в предвечернем свете показались белыми все до одного, Роберт слез с табурета, запихал планшет в рюкзак и отправился на встречу с тремя волхвами.

Акатар сказал, что встречаются они у сфинксов.

– Ты ведь не раз вещал своим туристам об этих зооморфах, – ухмыльнулся он. – Но поверь, на самом деле ты ничего о них не знаешь.

Роберт и в самом деле вещал «об этих зооморфах» не раз и мог бы связно рассказать о них, даже разбуди его посреди ночи. Впрочем, все, что он о них знал, можно было прочитать в интернете, начиная от Википедии и кончая сайтами краеведов-любителей. Не было секретом, что на берегу Невы вас встречали не копии, а оригиналы из асуанского розового гранита, вырезанные в четырнадцатом веке до нашей эры, стоявшие еще во дворе фиванского храма фараона Аменхотепа Третьего.

Но, если говорить честно, кто об этом помнил? Кто, пробегая мимо в деловой спешке или даже прогуливаясь на свидании, думал о том, что лица сфинксов – приплюснутые, низколобые, с удлиненными глазами, инфантильные, несмотря на ритуальные бородки, – это выщербленный тысячелетиями лик молодого фараона? Прохожие должны были задумываться о тщете людской жизни и бесконечности временной реки, глядя на столь древние статуи, но вместо этого сфинксы служили фоном для вульгарных свадеб людей, заключавших союзы, многие из которых начинали распадаться еще на этапе горького поцелуя. Впрочем, в этом ведь и заключалась суть времени.

Сфинксы были стройней любой невесты, делавшей фото рядом с ними, их лапы и хвосты являли собой чудо человеческого творения, но никто не поднимал глаз.