Око, вспомнил вдруг Роберт, красный бриллиант – это око. Вот только чье? И что оно может видеть? Но око было нужно каждому из ныне живущих, потому что каждый из них стал слепым и даже не заметил этого.

– Ты такая принцесса, Робби, – услышал он за спиной уже знакомый изменчивый голос, то с томным сарказмом тянущий гласные – до высоких придыханий, то резкий, как нож уличной шпаны в боку. – Каждый из семи с половиной миллиардов думает так же, как ты: что он уникален, непохож на других, тонок и умен, а все другие – грубое быдло и непутевые недотепы.

Мирон появился из ниоткуда: он просто стоял у ограды набережной, щурясь на солнце, плывущее за горизонт. Сегодня оно было алым, гуашевым, влажным.

– Мне любопытно, как ты его видишь? Ведь даже я его не вижу… Камень.

– Как самонаводящаяся ракета, – хмуро ответил Роберт.

Мирон доверия не внушал, но на него хотелось смотреть, несмотря на отсутствие правильной красоты: резкие черты, горбатый нос, выдающий семитскую кровь, презрительный рот. Его лицо казалось Роберту знакомым, и он украдкой пялился на Мирона. А потом вдруг узнал.

Этот профиль он видел на обложке музыкального альбома, весьма популярного лет пять назад. Роберт такую музыку не слушал, но вот голос – голос он запомнил, он узнавался сразу. Из всех представителей жанра Роберт узнал бы, пожалуй, только его – по нескольким фразам из открытого окна машины или из-за стены у соседа.

Несколько лет музыкант ушел со всех горизонтов, покинув, в том числе, пост топ-менеджера большого концертного агентства. Помимо всего прочего, ему прочили карьеру телезвезды – он даже снялся в нескольких фильмах, и всем понравилось – и критикам, и зрителям. Но он исчез, несмотря на все заманчивые предложения и блестящие перспективы. Кто-то говорил, что он начал практиковать буддизм, кто-то – что, напротив, вернулся к религии предков и стал верен Торе. Разговоры в разных тусовках не утихали до сих пор, а самые преданные фанаты истово верили, что исчезновение музыканта – лишь затянувшийся творческий перерыв, что их бог вернется внезапно – и обязательно с каким-нибудь сногсшибательным альбомом, который, конечно же, будет лучше всех предыдущих. Эта вера была так же сильна, как и вера тех, кто все знает о бессмертии Элвиса Пресли, Майкла Джексона и Стива Джобса. И когда кто-то писал в блоге, что недавно в ночи мельком видел человека, похожего на кумира, в Сети поднимался птичий гвалт: все говорили, что «они же говорили».

Теперь Роберт начал подозревать, что кто-то и вправду мог видеть «человека, похожего на» именно в ночи и мельком. Потому что Мирон явно обрел способности, которыми раньше не владел.

– А зачем вам камень?

– Робби, не надо слишком много пить вина, если не уверен, отравлено оно или нет…

– Мирон выступает верным рыцарем, – встрял материализовавшийся Акатар, как всегда – над самым ухом, и Роберт отклонил голову. – Я подозреваю, дело все в том, что его возлюбленная нездорова, не так ли? Ведь город давно толком ничего не слышал о ней… Да, Мироша?

– Акатар, уймись, – сказал Джозеф, тоже прибывший к месту встречи. – Мирон, аудиенция одобрена?

Мирон искривился лицом, оглянулся по сторонам и щелкнул пальцами.

Тела сфинксов вдруг налились розовым, стали светиться, пока не сделались прозрачными; потом они оба встали на ноги, перебирая когтистыми лапами, будто коты, завидевшие хозяина после долгой разлуки.

А между ними образовалась широченная каменная лестница, которая вела вниз, в Неву. Впрочем, и Нева уже стала другой, точно не из воды состояла, а из сумерек, в которых еще плавало красное солнце, но уже отражалась и луна.

– Госпожа обители ждет вас.

Роберт с ужасом смотрел на холодное и темное, что расстилалось перед ним без границ.

– Не бойся, – шепнул ему Акатар, – просто держись за меня и закрой глаза.

Роберт так и поступил. На него пахнуло водой, сыростью, рыбой и почему-то огурцами, потом обволокло ледяным холодом, который тут же превратился во влажное тепло.

Если честно, Роберт был разочарован.

Обманутый магией, он ждал чего-то вроде дворца владычицы морской, владений Нептуна или холмов фейри, однако все они вчетвером стояли во вполне современной просторной квартире, обставленной, правда, в египетском стиле. Белые стены, расписанные маленькими зелеными птичками, непропорционально носатыми, полы из плитки, очень похожей на настоящий камень, с выпуклой резьбой в виде виноградной лозы, круглые трехногие столики, плетеные кресла и два длинных желтых дивана, барная стойка у стены, заставленная сосудами старинной формы, да напольные вазы с чем-то вроде тростника. Пахло благовониями, но даже они не перебивали запах застоявшейся холодной воды, казавшийся странным в столь солнечном, охряном интерьере.

– Садитесь, – ровно сказал Мирон. – Госпожа сейчас будет.

Некоторое время они сидели в неловком молчании, а потом свет стал гаснуть, светильники словно бы кто-то повернул на одну четверть от полного освещения, в комнате разлился сумрак, потолок стал синим и прозрачным, и на нем зажглись луна и звезды. Только все они были обычными, белыми, ни одной кровавой звезды среди них не затесалось.

Сам Мирон исчез, а когда вернулся, шаги его были чуть тяжелее, чем обычно, потому что на руках он нес женщину с длинными черными волосами.

Роберт опять обманулся в ожиданиях: никаких египетских одежд и украшений на женщине не было, а лицом она походила на врубелевскую Царевну-Лебедь. Если честно, Роберту никогда не нравилась эта лебединая царевна – очень бледная, с огромными больными глазами без дна, которые казались ему больше страшными, чем красивыми. Где-то он читал, что, по одной из версий о девах-лебедях, они были демоницами или вовсе утопленницами, вроде гоголевской панночки. Что-то было с этой царевной не так, да и красоткой ее никто бы не назвал, скорее странная, болезненная, роковая. Роберт знавал таких дамочек: не было в них покоя, только тревога и холод, и чары их были тяжелы, как камень и металл.

Акатар казался совершенно невозмутимым. Он встал с дивана и молча поклонился, но только слегка.

Женщина промолчала и дождалась, пока Мирон опустит ее в груду черных подушек у стены.

А потом все свободное пространство комнаты заполнили ларцы и шкатулки. Из черного дерева, инкрустированные слоновой костью, малахитом, бирюзой и лазуритом, они сами по себе являлись произведениями искусства, но, кроме того, все с горкой были наполнены украшениями и просто отдельными камнями. Это богатство в сумраке испускало холодноватый, потусторонний свет.

– Небетхет платит за то, что желает, – тихим голосом сказала женщина. – Почти все они обладают своей магией и уж точно все – мощные обереги, без обмана.

– Как щедро, – кивнул Акатар.

Щедрость Небетхет его явно не впечатлила.

– Однако широкий жест не возникает на пустом месте, не так ли? Тем более если речь идет о старых богах. Очевидно, я чего-то не знаю о красном камне Жанны Ламотт. Я не слишком мастерски прозреваю прошлое, но вообще не вижу там следа, который вел бы в Секхем или Мендес. Глухо насчет этого, госпожа. Не проложено туда трассы.

– Это правда, камень родом не оттуда, – признал Мирон. – Но он обладает такой силой, что может взять на себя функции конкретной магии. Ты же знаешь, Акатар, сколько у госпожи врагов в этом городе, сколько завистников. Око охранит ее. И восполнит ее здоровье. Этот бриллиант станет левым Оком Гора ночью, а днем будет действовать, как Око Ра.

– Глаз Гора награждает вечной жизнью, и он защищает меня, даже когда он закрыт… – экстатически прошептала женщина и приложила пальцы ко лбу.

Дамочка шпарила цитатами из египетской «Книги мертвых», насколько Роберт помнил источник.

Роберту все ее жесты показались хорошо отрепетированными. Вообще, Небетхет напомнила ему экзальтированную актрису, явную истеричку, из тех, что каждый вздох свой обращают на публику. Такие женщины зубы не могли почистить без театрального жеста. Плакать или улыбаться без зрителей им казалось энергетически затратно.