Потом реальность опять скакнула: вот они уже шагали вдоль улицы, блондинка – цокая шпильками, как лошадка, по старинной брусчатке, Роберт – едва поспевая за ней и разгоняя темноту белизной своих кроссовок. Шея девушки оставалась свободной от украшений, зато она прижимала к боку мягкую сумочку из блестящей прессованной кожи. Роберт предположил, что ожерелье там.

Но не успел он с облегчением выдохнуть, как диспозиция внезапно поменялась: теперь сумочка валялась на камнях мостовой, а ожерелье застегнулось на белой шее, засверкало в свете луны так неистово, будто сами камни вдруг охватило безумие.

– Вот же ты тварь, – выдавил Акатар, обращаясь в мужское обличье, и схватился обеими руками за колье – оно сжималось все теснее, будто кольца питона. Сорвать его Акатару не удавалось, и Роберт бросился к нему, стремясь помочь. Но тут же почувствовал жуткую боль во всем теле, будто его погрузили в ледяную полынью.

Сразу два призрака нарисовалось возле Акатара: старуха и тот самый полноватый человечек в парике с косичкой, которого Роберт уже видел. Они не смеялись и не кривлялись, они просто молча смотрели, и лица их были настолько пусты, настолько бледны, что походили на кочаны капусты в черной мгле. Только холод становился все сильнее, и колье обросло колючим светом, похожим на разряды электричества. Свет образовал вокруг шеи Акатара второе кольцо, мерцающее и синее.

«У котов температура тела выше, он мерзнет больше, чем я», – как-то невпопад подумалось Роберту, пока он упрямо поднимался с земли, опираясь на все четыре конечности, кажется, ставшие хрупкими, как стекло.

Акатар прохрипел что-то на своем языке, и удавка на момент ослабла, а потом…

А потом прозвучал выстрел. И еще один.

Призраки с шипением испарились.

От стены дома отделился высокий стройный силуэт в плаще с капюшоном. И с дробовиком в руках, как спустя несколько секунд понял Роберт, когда незнакомец вышел на свет.

– Джозеф, – закашлялся Акатар и сплюнул.

– А ты прекрасно смотришься. Неужели ожерелье королевы?

Акатара, с побагровевшим лицом и пузырями слюны у рта, даже колье Марии-Антуанетты сейчас не украшало, но Роберт был несказанно рад, что он остался в живых.

Между тем человек в плаще сбросил со спины рюкзак и достал из него какой-то длинный и тонкий инструмент.

Кислородный резак, вскоре определил Роберт. Но парень этот мало походил на слесаря, скорее – на молодого университетского преподавателя. Спину он держал очень прямо, подбородок поднимал высоко, и маленькие круглые очки странным образом делали его надменным, а не растерянным. Глаза за этими очками скрывались чуть раскосые, темные, с легким налетом Азии.

– Нет, – сказал Акатар, увидев резак. – Нет-нет-нет, – повторил он, прикрыв ожерелье ладонью, а потом быстро снял его и засунул в карман.

– К нему привязан призрак, и даже не один. Может, даже и не два, чего ты ерепенишься? – холодно спросил Джозеф. – Они не уйдут, пока мы не спалим бриллиант. Это и так очень сложно, но возможно. Придется потрудиться.

– Ты многого не знаешь, Джозеф, – заявил Акатар. – Спасибо за сопровождение, я тебе отплачу щедро, но камень мой. Эрмиты найдут способ обезвредить его, заглушат зов. И похоронят его в своих сокровищницах. И он никому не будет мешать. Дорогой, не надо злиться.

– Я не злюсь, – вскинул бровь Джозеф. – Это просто логика. Здравый смысл, слыхал о таком, котик?

Акатар оскалил зубы, и это вовсе не выглядело добродушно.

– Хочешь отнять его у меня?..

– На этот камень не подействовало твое заклятие, а ты сильный маг, – продолжал гнуть свою линию Джозеф, клыки большого кота его отчего-то не напугали. – Почему ты надеешься на эрмитов? Не надо заливать мне про их могущество, они недалеко ушли от боггартов.

– Нет, – упрямо повторил Акатар и надул губы, как обиженный ребенок. – Этот камень надо спрятать, он очень опасен.

– Будем считать, что «уничтожить» – просто крайняя степень глагола «спрятать». Нет надежнее места, чем небытие.

– Можно вопросить углеродную пыль – и она снова соберется в алмаз, так что я не был бы так уверен, – послышался чей-то насмешливый голос, и на сцене возникло четвертое лицо.

Молодой мужчина с профилем, напоминавшем о древних египетских фараонах, с бритой наголо головой и татуировкой на шее в виде четырех цифр: 1,618. Одет он был в пальто наподобие шинели и держал руки сложенными за спиной.

– Господа, предлагаю закрыть дискуссию и передать камень мне, – очень открыто и душевно улыбнулся бритый.

– С какого это перепугу? – спросил Акатар.

– Вот именно, – поддержал его Джозеф.

Бритый улыбнулся еще шире и вынул руки из-за спины.

И тут Роберт понял, что веселье только начинается.

Сначала Роберту показалось, что бритый быстрым и плавным жестом бросил на мостовую какую-то серую палку.

Но палка дрогнула, извилась, вспухла и начала подниматься.

А еще она шипела.

Скоро Роберт, слабея коленями, понял, что смотрит на вполне живую и очень злую кобру. Причем длина этой кобры увеличивалась за доли секунды: вот она была небольшой, вот вытянулась до метра, потом до двух, а потом выросла и до трех. Капюшон раздулся, змея покачивалась, на шее стали заметны темные полосы, а может, это был отсвет витрин магазина, которые все еще источали синеватое мерцание, да отблеск вполне реальных, немагических оранжевых фонарей.

А вот глаза кобры горели совсем не змеиным желтым огнем. И она продолжался увеличиваться: уже стала размером с первый этаж старинного жилого дома, но капюшон ее все возносился вверх. Змея раздавалась и вширь – сообразно длине. Шипение, которое она издавала, напоминало звуки гигантского шланга, спускавшего воду, допустим, в цветущие долины при Великом потопе.

– Вот ты аспид египетский, Мирон, – оскалился Акатар, и глаза его тоже вспыхнули.

Роберт почему-то вспомнил сказку про огниво: «У первой собаки глаза были как чайные чашки, у второй – как мельничные колеса, а у третьей, самой страшной, каждый глаз с круглую башню обсерватории». Сейчас Роберт тоже мог наблюдать, как пылающие глаза кота становятся все больше и все страшнее, меняя степени сравнения, потому что сам кот – разозленный, со вздыбленной шерстью – тоже дорос до размера дома, и они сравнялись со змеей.

А потом Роберт зажмурился, потому что вот только схватки двух монстров ему не хватало, чтобы навсегда застрять в ночных кошмарах, спасибо. Однако звуки до него долетали хорошо, и это было невероятное сплетение двух шипений, хотя кот еще периодически подвывал.

Когда Роберт открыл глаза, Акатар схватил кобру зубами за шею и трепал ее, как резиновую, утробно рыча.

Но тут бритый щелкнул пальцами, и с ближайшей крыши спикировала огромная серая птица с крыльями серпом. Сокол, понял Роберт и еще смог удивиться: откуда в Петербурге соколы? Впрочем, еще более интересным вопросом стало наличие волшебной кобры, не так ли?

Пернатый хищник был тоже невероятных размеров, и когда он сверху упал на кота и долбанул его клювом в темечко, тот взвыл от боли. Роберт поднял с земли камень и швырнул в птицу, но она и не думала улетать и снова пошла в атаку. Когти и клюв у нее блестели, как медь. Роберт поднял еще камень, но все происходило слишком быстро: пока он справлялся со своим человеческим телом, сокол успел еще раз тюкнуть кота в голову и вцепился когтями ему в загривок.

Он был такой большой, что вполне мог поднять своего соперника в воздух и унести, но мешал вес змеи, которую кот не выпускал из пасти, – и она все еще била хвостом, не торопясь умирать.

Роберт тускло подумал, что Акатару теперь уж точно конец, как вдруг на улицу опустилась абсолютная тишина, накрыв ее плотной простыней, и в этой тишине прозвенели, как десяток хрустальных капель, несколько слов.

То ли латынь, то ли арабский, то ли иврит, Роберт не мог понять.

И в один миг взорвались искрами и змея, и сокол, и магазин старухи Жанны. И Акатар теперь сидел на земле в своем человеческом обличье, зажимая ухо, из которого текла кровь.