– Р-рр-рроб! Рррробар! – надрывалась огромная серая ворона на ветке старого клена.

– Роброберробарр! – подхватывали за ней остальные, а расселась их на паре только зазеленевших деревьев перед маленькой голубой церковью тьма тьмущая.

Все они были толстые, неопрятные, будто базарные бабы, и орали так, что уши закладывало.

Потом вдруг откуда ни возьмись нарисовался черный ворон: лощеный, блестящий, отливающий синевой, просто гигантский. Уселся на самую нижнюю ветку, помолчал, наклонив голову вбок и косясь блестящим глазом на рыжеволосого юношу, сидевшего на скамейке под кленом.

– Ррроберт, – после драматической паузы, взятой всем горластым отрядом, отчетливо проговорил он.

– Ррорберт, рроберт! – снова оживились серые вороны.

И тут же, непрерывно скрипя мерзкими голосами и шумно хлопая крыльями, поднялись и улетели прочь.

Роберт, а рыжеватого парня звали именно так, свел узкие брови к переносице.

Наверное, это всё переутомление, подумал он. Хотя какое, к черту, переутомление: университет он закончил пять лет назад, да и тогда мало внимания обращал на расписание, а сейчас водил экскурсии по старым зданиям Петербурга, показывая желающим скрытую красоту коммунальных квартир, парадных, лестниц, чердаков, проходных дворов и заброшенных садов… Особенно полюбились ему бывшие доходные дома: там иногда скрывались настоящие сокровища в виде лестничных перил или изразцовой печки. В детстве он сам любил ползать по таким «сокровищницам», а теперь, отучившись на истфаке, показывал их туристам за деньги.

Сейчас он сидел в небольшом парке и наблюдал, как вороны катаются по ярко блестящим в солнечных лучах куполам церкви. Три вороны по очереди съезжали по самому большому куполу на брюхе, лишь в самом конце «горки» хватаясь когтями за край крыши – для страховки (наверное, нещадно сдирали позолоту).

Вороны были умными тварями, но даже это не объясняло их внезапной способности к угадыванию имен.

Впрочем, Роберт об этом думал недолго. День выдался на редкость солнечный, и он наслаждался теплом и светом, подставив лицо жаркому небу. Бледная нежная кожа должна была обсыпаться после этого веснушками, но Роберта никто уже не дразнил девчонкой ни за веснушки, ни за тонкие черты лица, ни за растрепанные светло-рыжие волосы. Теперь Роберт сам мог довести до слез кого угодно.

Сегодня у него был выходной – он устраивал его себе раз в неделю. Он любил здания, мосты и статуи и любил рассказывать истории, но быстро уставал от людей и по-настоящему отдыхал только в одиночестве. Гулял по улицам, присматривал новые красоты для туристов, пил кофе из бумажного стаканчика, кормил птиц и уличных котов. Животную расу, в отличие от человеческой, он обожал. Знал места, где собирались бродячие коты и мог полдня провести, просто наблюдая за ними. Особенно приятными становились ранние утренние часы, когда воздух казался сладким на вкус, а улицы еще пустовали.

Это утро удалось. Сперва он наблюдал акробатические номера ворон, потом прогулялся к музыкальному магазину на Невском, чтобы покормить тунцовой пастой стаю местных кошек. Там были самые разные звери – и полосатые, и в пятнышко, и голубоватого окраса, и черепаховые, и пушистые сибирские – черные, серые и золотистые. Некоторые давно жили в местных подвалах, некоторые приходили сюда случайно, но неизменно находили еду и воду в пластиковых контейнерах, расставленных перед цокольными окнами.

Сегодня в компанию затесался кот, которого Роберт раньше не встречал. Выглядел он как аристократ, которого тяжелая жизнь превратила в разбойника: длинный, серый, гладкий, с белыми пятнами на носу и груди, с огромными усами, уполовиненным в жестоком бою ухом и наглыми желтовато-зелеными глазами. Низким требовательным мяу он воззвал к самой совести Роберта и тут же превратился в бедного сиротку, состроив страдающую морду. Роберт выдавил ему половину пауча на картонку. Опальный граф тут же кинулся на красное тунцовое пюре и принялся жадно чавкать.

Остальные кошки скромно ждали в сторонке, но тоже получили свои порции. Роберт покупал влажный корм уличным кошкам раз в неделю, зато никогда не скупился.

Серый поел, облизнулся, подошел к Роберту, боднул выпуклым лбом его ногу, затянутую в голубую джинсу, и снова низко мяукнул. Потом щекотно потерся о щиколотку усами.

Роберт взял его на руки. Кот довольно затарахтел, зажмурив змеиные глаза.

Тут, хлопая крыльями, на крышу входной группы магазина спикировал большой черный ворон. Роберт не мог поверить своим глазам: то была та же птица, что орала на него у церкви. Ворон в городе нашлось бы сколько угодно, но вот огромных воронов цвета угля…

– Акатарррррр, – на этот раз проорал ворон. – Акатаррр!..

Кот внезапно зашипел и вздыбил шерсть. Роберт попробовал его погладить, но тот вибрировал всем телом и издавал нутряные угрожающие звуки: «У-у, у-у».

Ворон потоптался и улетел.

Кот сердито спрыгнул на плитку тротуара, умудрившись в прыжке лягнуть Роберта задней лапой, будто это Роберт приманил сюда злого ворона. И что такого они не поделили?

Юноша снова потянулся погладить кота – и вдруг чуть не рухнул со скамейки.

На белоснежной меховой груди красовалось нечто, чего еще минуту назад там точно не было.

И Роберт даже не мог укорить себя в том, что раньше ничего не заметил: не заметить этого не смог бы даже человек с бельмами на обоих глазах.

В кошачьей шерстке горделиво блистало роскошное колье из крупных бриллиантов. Один из камней, в нижней центральной подвеске, светился обжигающе красным, как рубин.

Роберт не смог себя сдержать, потянулся к нему, как к живому пламени, и тут же глаза ему застлала темнота.

Кажется, очнулся он всего через несколько секунд, но вокруг уже синели вечерние сумерки.

Он огляделся: место знакомым ему не показалось, хотя Петербург он знал хорошо. Он явно находился где-то в центре, но в его глубинном лабиринте из узких улиц, застроенных домами с глухими стенами-брандмауэрами.

Роберт поднялся, морщась от покалывания в ногах, и отряхнул джинсы. Прямо напротив сияли витрины ювелирного магазина, не совсем уместные на такой глухой улице. Роберт покрутил головой: в окружающих домах горело лишь несколько окон, они светились ровными высокими желтыми прямоугольниками, будто бы светильники во всех квартирах повесили совершенно одинаковые. А вот витрины исходили голубоватым венерианским сиянием.

Час был уже темный, поздний, однако когда Роберт взглянул на свои часы, они показывали девять утра: то самое время, когда он кормил кошек около музыкального магазина. Сейчас цифры застыли на месте.

Открывая дверь, он потревожил висевший на потолке колокольчик, и тот забренчал недовольно. Роберт поразился: обычно такие вещи можно было найти в китайских лавках, торговавших благовониями и оберегами, но никак не в современных ювелирных магазинах – те выглядели, как стерильные операционные.

Этот магазин на операционную не походил совсем, и уж спутать его с каким-то другим не удалось бы при всем желании. С потолка на Роберта смотрели лепные головы пухлых амуров, стены голубели глянцевым шелком с позолотой, в центре зала красовалось несколько круглых столиков красного и розового цветов, тут же манили сесть низкие разлапистые кресла с мягкими сиденьями и резными деревянными подлокотниками. У одной стены в сумраке угадывался невысокий светлый камин, уставленный фарфоровыми статуэтками. На его мраморной доске стояли канделябры и высокие часы, похожие на горку выточенных из камня фруктов. Обычно стиль рококо подразумевал много зеркал, но здесь Роберт не увидел ни одного.

Его поразило, что в камине горел настоящий живой огонь, пожирая настоящие пахучие березовые дрова, и свечи в канделябрах – и в люстре на потолке – тоже горели вполне натурально.

По всему выходило, магазин был непростой, для определенной публики. И небедной, сообразил Роберт, глянув на украшения и не увидев ни одного ценника. Только вот почему такое невыгодное место? Впрочем, может быть, странный адрес только добавлял оригинальности: нечто эксклюзивное, для своих.