Мне было не совладать с настырными мыслями о возможном счастье, ведь если бы я всё-таки сохранила ребёнка — то создала бы для него всё самое лучшее. Я бы непременно нашла отличную работу, копила деньги, и стала бы вести себя осторожно с драгоценным амулетом, что отдавал осторожное тепло, и, кажется, привык ко мне… А потом уехала бы из столицы куда-нибудь далеко, чтобы никто никогда не нашёл сына тёмного мага и не причинил ему вреда. Я знала, что сильная магия всегда передаётся по наследству, и была уверена, что ждала именно мальчика. Представляя, как могла бы обнимать его, рассказывать бабушкины сказки, играть и лелеять, я не могла сдержать слёз. И вряд ли мои молитвы о прощении слышал хотя бы один из богов. Теперь я очень хорошо понимала Ракха, который ненавидел себя за принятые в прошлом решения, последствия от которых были необратимы. Если бы только я знала… Если бы могла всё изменить… Я отдала бы что угодно за крупицы драгоценного времени, даже саму свою душу!

Кругом меня по-прежнему происходила деятельная, радостная жизнь, но я не была её частью. Чаще всего мне хотелось забиться в угол, спрятав нос в коленях, и сидеть так целую вечность в плену тихих слёз. Но ещё больше я, к своему стыду, хотела вернуть Ракха, и постоянно видела его во сне со свёртком на руках. Он стоял, окружённый тенями, и глядел вниз на того, кого не было, ведь свёрток при моём приближении оказывался пустым. И эта боль, что не отпускала меня даже во сне, не теребила струны моей гордости — я всё равно желала обнять любимого, пусть он и никогда меня в ответ не полюбит…

В один из дней, когда мы с лисой пошли прогуляться вдвоём, в парке было больше народу, чем обычно. Двадцатого ноября в Осени отмечали День Единства — древний праздник союза княжеств. Меня отпустили с кухни уже поздно вечером, когда как раз начиналось самое интересное: приход магических цветных огней, игры и пляски, и, конечно, цветение зимних растений, и поедание морозных, тёмно-красных и ароматных, яблок.

Чтобы выгулять Кутю, мне пришлось уйти в дальний уголок парка, где нашлась кованая лавочка. С тех пор, как потеряла ребёнка, я всё время мёрзла. Даже кутаясь в шубу, чувствовала дрожь в теле, и никак не могла с ней справиться.

— Прекрасный сегодня вечер, правда?

Я вскинула глаза: передо мной стоял высокий мужчина в дорогих одеждах. Чем-то он напоминал Аника, хотя, кажется, летом не был, потому что говорил на осеннем без акцента. Я кивнула, не особо желая продолжать разговор, но мужчина сказал:

— Позволите присесть?

Кутя продолжала смирно лежать рядом, и я кивнула. Если бы мужчина представлял для нас опасность, лиса бы сразу насторожилась.

— А почему вы не празднуете с остальными? — спросил незнакомец.

— Не хочется, — ответила я честно.

— Бывает, — кивнул он. — Наверное, вам просто не с кем.

Я нахмурилась. Неужели по моему лицу не было видно, что у меня нет настроения с ним болтать, тем более на личные темы?

— Вы правы, — зачем-то ответила я. — Моя семья далеко отсюда.

— А друзья?

— Тоже.

— Ясно, — кивнул мужчина. — Это печально.

Я отвернулась, делая вид, что рассматриваю деревья в снегу.

— Я могу составить вам компанию, — с каким-то удивительным сочувствием сказал незнакомец. — Ну, чтобы всякие пьяницы не обидели…

В Осени на праздниках почти не пили, и драки были редкостью. Я насторожилась. А мужчина как ни в чём ни бывало продолжая ровным, спокойным голосом:

— Хотя пьяные бывают разные. Я всяких знавал — и злобных, и печальных, и весёлых. Иной раз попадались и такие, которые иначе как с помощью дурмана не могли стать настоящими собой.

А вот тут я навострила уши.

— Был у меня хороший друг, — сказал мужчина, глядя вдаль. — Верный, сильный, которому можно доверить и мечты, и саму жизнь. К сожалению, я был полной его противоположностью. Когда мне понадобилось добиться важной цели, я предал его. Нет, не так. Я его продал. Правда, желая защитить от ещё большей боли, надеясь спасти, и не ведая, что он сам спасения не желал. Но есть люди, которым ни в одной, даже самой просторной клетке, не будет уютно. Создавая для друга золотой, драгоценный чертог, я лишь усугубил боль его крыльев. Я не ведал, сколь сильно он нуждался в свободе, а потому не ведал и истиной его силы. Поверите ли? — он вырвался, смог взлететь, и, конечно, возненавидел меня. Вот только птицы, которые летают выше прочих, обычно видят нашу жизнь иной. Я думал, он никогда не простит меня, решил, что прошлая боль и постоянные лишения сделали его злой хищной птицей, равнодушно взирающей на нас, земных букашек. Но он не был ни охотником, ни жертвой. Он просто всегда преследовал свою цель — достигнуть звёзд и сжечь свои прочные металлические перья, упасть, разбить саму душу…

— Зачем вы мне это говорите? — пробормотала я сквозь слёзы.

— А затем, Роза, что Ракх совсем не такой, как ты думала. Он никогда не предавал тебя.

Я вскочила так стремительно, что чуть не наступила на Кутю. Быстро бежать в шубе было невозможно, но я успела скрыться за мостом, пока мужчина не начал преследовать, а отдышалась только в тихой кленовой роще. Барви доказывал мне то, что я и так понимала. Он думал, что я возненавидела Ракха, как сам Ракх возненавидел друга за предательство, но создатель иллюзий не понимал, что мы слишком разные. Да и дружба между мужчинами — это не любовь женщины к мужчине.

Мне хотелось заорать во всё горло — так, как я сделала это в больнице. Просто вопить, пока не сядет голос, пока горе не станет тише, пока меж туч не проглянет тёплый луч бледного зимнего солнца… И не важно, что была уже ночь. Чудеса ведь хоть иногда, но случаются? Хотя кто станет творить чудо ради меня одной…

Я свернула за угол закрытой каменной беседки, и тотчас оказалась в чьих-то больших руках.

— Что вы де… Ты?!

Это был Ракх, и я бы ударила его, но мужчина ожидал этого, сгрёб в охапку, прижал к себе так, что ни рукой, ни ногой не двинешь. Я даже укусить его не могла.

— Тише, тише…

Облегчение, злоба, горечь, нежность — всё смешалось в моём сердце.

— Зачем ты вернулся? — выкрикнула я. — Мне от тебя ничего больше не нужно!.. — Как назло слёзы перехватили дыхание, и орать было трудно. — Пусти меня! Пусти-и-и! Бесчувственный, жестокий! Я верила тебе! Ты говорил, что я тебе нужна! Мы вместе мечтали, были заодно в бедах и радостях! А потом… потом ты… просто взял, и ушёл… просто бросил…

Я обмякла в его руках и разрыдалась.

— Роза, прости меня, — сказал мужчина. Голос у него был странный, надсаженный какой-то, словно он простудился. — Я ушёл не потому, что ты мне безразлична — наоборот, хотел как лучше.

— Ты хотел! Ты! Почему обо мне не подумал? Неужели не видел, не чувствовал, как сильно я жажду тебя, люблю, обожаю, схожу с ума! Какой же я была дурой! Тем более когда ты так сильно любил другую…

— Любил, — повторил Ракх. — Но она вовсе не потому была все эти годы рядом, что хотела перерождения. Её душа вела меня нужной тропой прочь от прошлого…

— То есть ты потерпел неудачу и не смог воспользоваться помощью Эйш? — злее, чем хотелось, перебила я.

— Не стал принимать её помощь, — поправил Ракх. — Я согласился поехать с ней только для того, чтобы увести ведьму как можно дальше от тебя.

Я открыла и закрыла рот. Почему эта мысль не пришла мне в голову раньше? Ракх берёг меня, продолжал заботиться! И всё-таки он мог сразу сказать мне об этом, посвятить в свои планы! А вдруг просто не успел?

— Но, Ракх, ты причинил мне боль! Ты ведь не собирался возвращаться, не так ли?

— Нет. Я считал себя мудрее любви, — отозвался маг. — Мне нельзя было отпускать на волю чувства, хотя я действительно был очарован тобой…

— Но любил жену, — тяжело дыша, сказала я. — Любил и любишь!

— Я дорожил ею. Был в долгу перед ней. Я боялся отпустить… Не думаю, что это можно назвать любовью, Роза. То есть я считал так… Я пытался разобраться, пытался сделать так, чтобы Эйш поверила в мою холодность. Впервые я был так неуверен в себе…