В-третьих, Англии и Франции, находившимся на грани войны друг с другом, будет не до защиты Прагматической санкции, тем более что версальский двор, как никакой другой, был заинтересован в ослаблении монархии Габсбургов.

Серьезные опасения Фридриху внушала только Россия. Вена гордилась, что сумела приручить русского медведя и при каждом удобном случае грозила спустить его с цепи. Один раз она уже это сделала, когда зашел спор о польской короне. Можно было не сомневаться, что Мария Терезия в случае нападения на Силезию, вновь призовет на помощь царицу. Останется ли русский медведь спокойно лежать в своей берлоге, или же он завалится в Восточную Пруссию, забыв про недавно заключенный с Берлином договор о союзе? – вот вопрос, который не давал королю покоя.

Колебаниям Фридриха положило конец известие из Санкт-Петербурга о смерти царицы Анны Иоановны, случившейся 28 октября, то есть через 8 дней после кончины императора.

Русским царем был провозглашен сын Анны Леопольдовны, принцессы Мекленбургской, племянницы покойной царицы – Иван, которому не исполнилось на тот момент еще и года. Исполнять обязанности правителя России до совершеннолетия Ивана российские вельможи назначили ненавистного всем, и им в том числе, герцога Бирона, всесильного фаворита Анны Иоановны.

Фридрих не мог ожидать для себя ничего лучшего. «Бог нам покровительствует, и судьба нам помогает», – написал он в восторге Подевильсу. Россия, похоже, надолго выбывала из игры. Поход на Силезию был решен окончательно и бесповоротно.

Секрет короля оставался пока неразгаданным, но было замечено, что его войска передвигались к австрийской границе. Строительство полевых укреплений в Бюдерихе также шло полным ходом, и это сбивало с толку иностранные дворы. Чтобы прояснить ситуацию кардинал Флёри уговорил Вольтера съездить в Пруссию и постараться выведать планы своего августейшего друга.

Знаменитый писатель 6 дней провел в Рейнсберге, радушно принятый Фридрихом, но со своей шпионской миссией не справился. Король, догадавшись о цели его визита, намеренно дезинформировал своего гостя, чьи многословные сообщения в Париж только еще больше запутали кардинала.

Конечно же, в Вене были хорошо осведомлены обо всем происходящем в Берлине. И двор, и правительство были весьма встревожены действиями Фридриха, тем более что они все отчетливее принимали антиавстрийский характер.

В Берлин в качестве чрезвычайного посла был срочно отправлен маркиз ди Ботта, генуэзец по происхождению, искусный дипломат и интриган. Ему поручалось на месте разобраться в ситуации и оценить опасность, грозившую Австрии.

29 ноября Ботта прибыл в Берлин, который в те дни скорее походил на военный лагерь, чем на столицу государства. Прекрасно экипированные полки берлинского гарнизона маршировали в колоннах по Унтер-ден-Линден, мимо окон королевского дворца, один за другим покидая город. Перед арсеналом собрался впечатляющий своей величиной артиллерийский обоз, готовый двинуться в путь. На Шпрее у берега в большом количестве стояли суда, грузившиеся боеприпасами, продовольствием и фуражом.

Король вернулся из Рейнсберга в Берлин 2 декабря. Через три дня он дал Ботте аудиенцию. Выполнив формальную часть своего визита, маркиз, уже не сомневавшийся в намерениях Фридриха, как бы между прочим, посетовал на ужасные дороги Силезии, по которым ему пришлось добираться в Берлин.

– Они так сильно испорчены дождями, – сокрушался посол, – что по ним совершенно невозможно пройти.

– Кому нужно будет пройти по этим дорогам, – многозначительно заметил Фридрих, – тот найдет способ сделать это.

А прусские войска между тем стягивались к Кроссену (Кросно), небольшому городку, расположенному у самой границы с Австрией, а точнее с Силезией. Там, на берегу Одера, фельдмаршал Шверин по приказу короля основал военный лагерь.

Помимо Шверина на прусской службе находились еще четыре фельдмаршал. Но они были уже преклонного возраста. И хотя богатый опыт старых вояк наверняка пригодился бы Фридриху в походе, он оставил их дома. Он не хотел, чтобы про него потом говорили, что король «отправился на войну в окружении нянек».

К генералам и офицерам, уезжавшим в кроссенский лагерь, Фридрих обратился с напутствием. «Господа, – говорилось в нем, – я предпринимаю войну, в которой не имею иных союзников, кроме вашей доблести и мужества. Мое дело правое. Я верю, удача не оставит нас. Ваша судьба – в ваших собственных руках. Отличия и награды ждут только ваших блистательных подвигов. Нам предстоит встретиться с войсками, которые под командованием принца Евгения Савойского снискали себе славу. Хотя принца уже нет, но победа наша над таким противником будет не менее знаменита. Вперед, господа. Я последую вскоре за вами навстречу славе, которая ждет нас».

Как уже говорилось, Фридрих довел количество линейных батальонов в своей армии до 79.

Структура батальона, будь то мушкетерский или фузилерный была следующей. Он состоял из 6 рот: пяти обычных (мушкетерских или фузилерных) и одной гренадерской, и насчитывал до 820 человек, включая офицеров и сверхштатников. Последние, коих могло быть до 60 человек, находились при своих ротах, проходили обучение и занимали место выбывших из строя солдат, переходя, таким образом, в разряд строевых.

В обычной роте было 140 человек11, в гренадерской – 12022.

Во время боевых действий гренадерские роты предполагалось сводить в отдельные гренадерские батальоны по 4 роты в каждом, и соответственно силой до 490 человек. В пехотном батальоне, таким образом, должно было оставаться не более 700 человек.

Пехотинцы были одеты в синие мундиры, жилеты белого или желтого цветов (в зависимости от полка), грубые шерстяные бриджи цвета жилетов, тупоносые черные башмаки с пряжками и застегивающиеся на пуговицы белые гетры.

Мушкетеры носили треугольные шляпы, гренадеры – высокие остроконечные каски с медным передком, фузилеры – тоже каски, но несколко укороченные. (Фузилеры представляли собой легкую регулярную пехоту, в которую набирались люди небольшого роста. Каски же, наподобие гренадерских, делали их более высокими и более грозными на вид).

Вся прусская пехота была вооружена кремневыми гладкоствольными ружьями, заряжавшимися с дула, со штыками и железными шомполами. (Последние были введены лишь в прусской армии. В армиях других государств, в том числе и в австрийской, еще использовали деревянные шомпола).

Унтер-офицеры, – а их в батальоне было 50 человек, то есть по 10 на роту, – были одеты аналогично рядовым, но как знак власти имели белые перчатки, шпагу и трость, которую использовали для дисциплинарных наказаний.

Обер-офицеры носили более длинные, чем солдаты, мундиры, камзолы полковых цветов, брюки, заправленные в ботфорты и ленты через плечо. Их треугольные шляпы были больше по величине и оторочены по краям золотой или серебряной нитью.

Благодаря трудам и заботам князя Ангальт-Дессауского, на протяжении многих лет возглавлявшего прусскую армию, пехота Фридриха выгодно отличалась от пехоты других европейских государей. Впервые в Европе князь Леопольд, или старый Дессауер, как его еще называли, ввел в войсках мерный шаг, обучив солдат маршировать в ногу. Постоянная, упорная и безжалостная муштра, процветавшая в армии Фридриха Вильгельма, способствовала тому, что прусские пехотинцы могли без труда четко и слаженно выполнять сложные перестроения и эволюции в составе батальонов и полков.

Со стороны это выглядело красиво и эффектно, но считалось в иностранных дворах делом никчемным и даже вредным. А между тем, благодаря все той же муштре, скорость залповой стрельбы из ружей была доведена в прусских войсках до невиданного по тем временам темпа – четырех выстрелов в минуту. В армиях других государств в минуту обычно делалось не более двух-трех залпов. И это в ту эпоху, когда ружейный огонь, а не рукопашная схватка, был основным способом ведения боя, причем не только в пехоте, но и в кавалерии.