Крутилин дёргается, резко поднимаясь всем корпусом с кровати, но девушка вовремя льнет грудью к его телу, спасаясь от падения цепким объятьем. Хватается, неистово впивая ногти в голую спину Андрей, вычерчивая на ней метки своего превосходства. Глубокими кровоточащими бороздами укрепляя позиции и ломая ещё сильнее во мне веру в людей. В их искренность, честность и способность любить по-настоящему.

Ступор отступает, схлынув кровью от головы и мое раздавленное самолюбие переходит к действиям. Почти бесшумно открутив крышечку с бутылки, которую сжимаю все это время в руках, выплескиваю на парочку, как на сцепившихся собак при случке. Получается очень эффективная процедура. Холодная минералка действует отрезвляюще и тандем совокупляющихся в миг отскакивает друг от друга.

— Ах, ты сука! — истошно вопит Смирнова и подскакивая ко мне со всей дури пинает ногой в живот, высекая из глаз яркие вспышки.

Не ожидая такой резвости и силы от Наденьки довольно-таки не большой комплекции, я всё же сваливаюсь на пол, краем глаза замечая, как Андрей вклинивается между нами. Он как-то оперативно успевает одеться, ведь теперь его штаны на положенном месте. Сгребая меня в охапку, Андрей тащит подальше от спальни.

А я и не пытаюсь вырваться, так как от удара саднит кожу, а в животе словно ком из ушибленных внутренностей сворачивает меня пополам. Усаживает на стул, не интересуясь моим мнением, снимает с меня майку. А я поддаюсь, приподнимая руки, разрешая частично раздеть. Осмотрев и положив на живот что-то очень холодное, он опрометью удаляется.

За приоткрытой дверью слышу какую-то возню, раздосадованный шёпот, переходящий в матерный русский, а чуть позже дверной хлопок, который скорее всего разбудит соседей.

Вернувшись, Крутилин усаживается на корточки передо мной и утыкается в коленки лбом. Ладони его где-то блуждают в районе подколенной ямки, поглаживают икры и поднявшись выше еле ощутимо сжимают бедра. А я тихо плачу, глотая слезы, но сама до конца не понимаю из-за чего. Может из-за болезненного узла скрученного в районе пупка, а может из-за измены на которую теперь не так просто закрыть глаза.

Воротит от его рук, которые совсем недавно щупали тело другой, ласкали и дарили удовольствие, а теперь пытаются успокоить мою дрожь. Запах чужой женщины исходящий от него перекрывает кислород. Конденсируется в лёгких ядовитым туманом, разъедая изнутри, наказывая за любопытство.

— Ксюша, прости меня, — выдыхая прямо мне в губы, шепчет Андрей.

Отпрянув, словно боясь заразиться лицемерием, хочу встать. Андрей вскидывает руки вверх, показывая жестом, что готов дать мне личное пространство, не лезть нахрапом.

— Почему именно она? — слетает глупый вопрос, царапая и без того истекающее кровью сердце, глубокими ссадинами, впрыскивая в них горький яд.

«Разве есть разница с кем он мне изменил? Разве можно простить любой физический контакт? Пусть и без чувств, но с предательством тела. — мечутся мысли в опустошенной голове, застревая на подкорке, выжигая на них условный рефлекс. И тот закрепится там на всю жизнь, будет ныть, изъедая сомнениями. Подвергая пытке при каждом удобном случае, гадко упоминая, что меня можно променять, заменить удобным вариантом.

Скольжу вдоль стены, желая сбежать. Мне не нужен его ответ, он и сам мне теперь не нужен. Хотя, кому я вру. Это меня только что вышибли из игры в любовь, переспав с той, что выжидающе достигает своего счастья, попирая честь других, искусно подставляя.

— Я хотел сделать тебе больно. Хотел уравнять счёт, — честно парирует он, не запинаясь в своей речи. — Снять бабу в этой ситуации слишком просто. Этот удар раздавил меня. Ты… — заорав в пустоту прихожей, Андрей направляется ко мне, вжимая в угол. — Вынудила меня. Я верил тебе, как идиот. А тебе нужен треш, кайф и сомнительный секс с бывшим. Почему я должен прятать свой член, — кладёт мою ладонь на свою пах, где под джинсовой тканью всё ещё находится опция во взведенном состоянии. — Пока ты прыгаешь сукой течной? И не смей мне врать, что не была под кайфом. И что те колёса не твои.

Горло буквально душит крик, но усталость примешанная к предательству не даёт ему вырваться наружу. Запирая на все замки, отравляя плоть гниющей злостью и безысходностью. А пустота сосущая внутренние соки разрастается в гигантскую воронку, а та засасывает в себя разумное желание бороться. Все куски разбитой меня колким пластом врезаются под кожу, раздирая до жуткого онемения, которое вскоре сменится постоянной болью в оголенных нервах.

И мне стоит либо привыкнуть к ней, либо переболеть Андреем.

Разбор полета ни к чему не приводит. Вот уже на протяжении часа с небольшим мы усердно сыплем друг на друга взаимными претензиями, оскорблениями, раскручивая свежие провинности и смакуя старые обиды. Каждый гнёт свою линию неотступно, так словно нас обоих это спасёт. Ну или хотя бы ослабит мои страдания, или реабилитирует Андрея, которого откровенно гнетет чувство вины.

Это заметно во взгляде вымученных глаз, которые он и не прячет стыдливо, а распаляет едкую ауру раскаяния.

— Как я вообще могла подумать, что в моей дерьмовой жизни может случиться что-то хорошее, — глушу в себе желание сдаться. — Я магнит для неадеквата.

Снова теряюсь в собственной боли, такой горькой и сильной, что ломаются рёбра, острыми зазубринами на кости впиваясь в нутро, причиняя мучительность, которую по силе и сравнить не с чем. Она то и не даёт ни малейшего шанса вычеркнуть из памяти постыдную сцену.

— Тебе проще поверить поговорке, что бывших наркоманов не бывает, чем выслушать меня, довериться. Ты поверил глазам там, где ничего не было. Тогда не проси не реагировать на то, что видела я.

Шумно выдохнув, Андрей приседает на корточки, запустив пальцы в волосы, взъерошивает их еще сильней. Криво усмехнувшись, протискиваюсь между ним сидящем в дверном проеме и обналичником. Он даже не двигается в моем направлении, давая возможность спокойно выйти из душной комнаты, пропахшей сладким парфюмом другой женщины.

Покидая квартиру, ловлю себя на мысли, что теряя Андрея не сумею залатать рану в сердце: ни алкоголем, ни временем, ни расстоянием. Может и не нужно никакой реанимации?

Оставить как есть или вовсе прервать душевные мытарства?

«Неужели от отчаяния, или никчемности жизни мне предстоит повторить судьбу своей матери?» — мысленная червоточина портит измотанную душу, истекая гнилым соком.

Впервые за столько лет я на полном серьезе задумываюсь над причинами маминого ухода из жизни.

«Почему? Зачем? Из-за кого?» — крутится в голове миллион вопросов, на которые мне уже никто не ответит.

«И в какое такое дальнее место она умудрилась запихнуть мысли обо мне? Думала ли о том, что произойдёт со мной, когда я стану круглой сиротой от ее решительного росчерка бритвой?» — кричит ущемленное самолюбие той маленькой девочки, что не была готова остаться одной, но повзрослев обрекающая себя на печальный финал всегда находя не тех.

«А может ей было страшно и больно, как и мне сейчас? Одиноко, пусто, безвыходно» — накатывает осознание, липко оплетая ужасом. Пуская корни уверенности в том, что я невольно проецирую несчастную жизнь матери.

Что я там могла понимать в свои пять лет? Тогда не судила по глупости малолетней, а сейчас не имела права до конца не зная всей ее истории. Была ли она слабой? Скорее нет, чем да! Ведь закончить так как она под силу сильному человеку или в край отчаявшемуся.

Я не такая, по крайней мере в вопросах смерти. Я вида крови панически боюсь с тех самых пор, как нашла мать в ванной?

Вытряхиваю содержимое сумки прямо в рукомойник. Надо закурить, расслабиться, отогнать бредовые мысли. Пачка пуста, напоминая о сигаретах лишь крупицами табака, словно конопушками рассыпавшимися на белой керамики. Сминая, кидаю на пол и снова, и снова с остервенением танцую на ней твист.