В квартире тихо, пусто и холодно, впрочем, как и на душе, гаденько и сыро. Хочется отмыться от надуманной грязи брезгливо въевшейся под кожу, от тошнотворного больничного запаха пропитавшего волосы до самых корней, проникнув в голову, с целью отравить всю меня без остатка. Закрываюсь в ванной комнате, в надежде укрыться от всего мира. Отгородиться от пережитых ощущений, которые навсегда впились ногтями в моё мясо, раз за разом дёргая и причиняя очередной приступ боли, заполняясь до краёв разъедающим изнутри чувством вины.

Скидываю вещи ворохом себе под ноги, не заботясь о порядке. Скорее всего я их больше не надену, никогда и не при каких обстоятельствах, ведь они будут будоражить неприятные воспоминания, натирать швами полученную травму.

Направляю душевую лейку так, чтобы стоять под сплошной стеной воды, специально сделанной погорячее. Практически обжигаясь и задыхаясь от пара наполнившего ванную комнату, и я терплю, ведь физический дискомфорт хоть на время помогает мне забыть о содеянном. С остервенением и злостью к самой себе прохожусь грубой мочалкой по бледным кожным покровам, наказывая за дурость.

Хотя если сказать честно, родить от человека подобного Вадиму тоже неответственно и глупо по отношению к ребёнку. И дело вовсе не в генетическом наборе хромосом с явным перевесом на плохие качества, а в том что неизвестно как ещё может не состоявшийся отец себя вести. Разрушать жизни он умеет квалифицированно, рука набита на собственной в край размазанной и никчёмной.

Да и воспоминания о собственном детстве не прибавляют плюсиков в списке «за» и «против» беременности. В памяти по сей день остаётся несчастная женщина с маленькой дочкой на руках, без работы, мужа, подруг и поддержки, в вечной депрессии и с тёмными кругами под красивыми изумрудными глазами, но пустыми и печальными до самой её смерти. Такой мне запомнилась мать. И превращаться в подобный овощ я не желаю. Никому не нужны чужие дети, я это слишком хорошо знаю по себе, чтобы обречь дитя на нелюбовь.

Стук в дверь прерывает первые несмелые шаги на пути самобичевания, возвращая в реальность.

— Ты там в порядке?

Приглушённо звучит голос Андрея, вероятнее всего только что вернувшегося, или нет? Не берусь утверждать, просто я потеряна и во времени, и в собственной жизни. Выброшена, как дельфин потерявший ориентир и за неимением способа самостоятельно вернуться, ожидающий смерть на берегу. Так и я, физически живу, но душевно разлагаюсь.

— Да, я сейчас — перекрикиваю шум воды.

— Не закрывайся больше. Хорошо? — сурово призывает не испытывать на прочность его нервы, вызывая тревожность закрытой дверью.

— Не перегибай, ничего я с собой не сделаю, — коробит сама мысль, что все норовят зачислить меня в отряд самоубийц.

В ответ повисает тишина, Андрей либо уставший от извечных скандалов, либо приберегает трёпку для тесного контакта.

Хоть водные процедуры и закончены, не спешу выбираться из-под душа, будто уповая на мистическую силу воды — забрать с собой все плохое, омыть каждую частику тела и сознания.

Душ в этом не помогает. Нисколечко, лишь оставляя на спине и руках обжигающее ощущение от трения жёсткой мочалки, разодравшей кожу до красноватых ссадин, слегка смог расслабить. Наспех вытираюсь, влезаю в футболку, замечательно скрывающую под удлиненным подолом ягодицы затянутые в хлопковые трусики.

Присоединяюсь к Андрею, а тот уже вовсю хозяйничает, накрывает на стол.

Подхожу к нему со спины и вскинув руки, обнимаю за шею, всхлипывая от нахлынувшего чувства безмерной благодарности к поступкам Андрея, на которые он способен в отношении меня. Вдыхаю знакомый аромат, усиливающийся то ли от жара его тела, то ли от теплоты моего дыхания учащенно выдыхаемого между Андрюшиных лопаток. Слишком родной и нужный для меня человек, чтобы врать ему всю жизнь, но в то же время слишком необходимый, чтобы правдой своей сделать его чужим.

— Спасибо, — не особо понятно бурчу в промокшую от слёз ткань.

— Ну хватит уже. А то начну думать, что я святой, — ведёт мышцами, чтобы скинуть оковы объятий. — Меня хвалить, только портить. Садись, — развернувшись, подталкивает к столу небрежным тычком колена в бедро. — Надо поесть.

— Нет, не надо, — морщу по-детски надутые губки. — Меня до сих пор мутит. Разве что кофе.

— Кофеин нельзя, можно витамин «С» в чистом виде. Свежевыжатый апельсиновый сок, — подвигает ближе ко мне стакан и тарелку. — Грейпфрут.

— Всё такое…чересчур жёлтое, — поморщившись, вилкой ковырнула глазунью. — Дурацкий болезненный цвет. И кстати, ненавижу апельсиновый сок.

— Ок. Сок пропустим, — выхватывает стакан, большим жадным глотком опустошая его наполовину. А грейпфрут? Ты их любишь, тем более что они красно-оранжевого цвета.

— Ещё хуже, — отрицательно качаю головой, подмечая как в лёгком раздражении на мои отказы сужаются серые глаза.

— Хо-ро-шо, — по слогам растягивает короткое слово, надеясь утихомирить в себе желание наподдать мне за капризы. — Тогда бутерброд, он с чёрным хлебом, который не будет тебя раздражать.

— Не, на нём жёлтое масло и сыр.

— Прекрати издеваться, — стиснув зубы, завывает Андрей. — Хрен с тобой, можешь голодать.

Заталкивает досаду поглубже, налегая на предложенный минутой назад бутерброд. Едва уловимо ухмыляюсь, смотря на нахохленного Андрея, будто обиженного на мой отказ попробовать его кулинарные шедевры.

Теперь почему-то нестерпимо хочется курить, дабы успокоить расшатанные нервишки привычным ритуалом. Устраиваюсь возле окна, делаю первую неуверенную затяжку, явственно начиная ощущать как меня штормит, прошибая мелкой дрожью, которая приводит в движение сигарету. И та попадая мимо ждущих губ, дымит, пробивая слегка прищуренные глаза на слёзы.

— Не злись, у меня правда нет аппетита, — хочу наладить контакт.

— Я не…

Он вдруг замолкает, так же когда замирают в стрессовых ситуациях, замедлив все биологические процессы, затаив дыхание и жутко побледнев, но не смея отвернуться. Кратковременная эмоция поглотившая его разум, сменяется страхом и непониманием происходящего. Поспешно слежу за его взволнованным взглядом, замечая как из-под майки по ноге бежит алая дорожка крови, вычерчивая незатейливый рисунок.

— Так должно быть? Я в этом ни хрена не шарю.

— Думаю всё нормально. Врач сказал, может кровить до десяти дней.

Андрей спускается со стула, присаживаясь на корточки подле меня. Горячая ладонь ложится на коленку и скользит вверх по внутренней поверхности бедра, стирая с кожи кровавые потёки, нежно и трепетно. Без налета брезгливости утирая доказательства моей ошибки, моей глупости и эгоизма. Я сбивчиво выдыхаю, замирая от прикосновений пальцев, которые лёгкими мазками прочерчивают путь к белью. Все тело пылает огнём и обидой, потому как рядом со мной друг. Человек неповинный ни в беременности, ни в аборте, но усердно проявляющий возню с беспокойным хозяйством.

— Может в больницу? — шепчет себе под нос Андрей, не убирая руки, всполохами проявлений заботы рисуя мутные круги перед глазами, раззадоривая нервные окончания мелкими мурашками по коже.

Такую ласку невыносимо терпеть, но прервать невозможно.

— Лучше снова в душ, а потом в постель.

Я не успеваю закончить мысль, как оказываюсь на руках у Андрея. Он шустро преодолевает несколько метров внося меня в ванную комнату, всё это время взволнованно дыша в висок. Слишком крепко держусь за настоящего мужчину, жалея что мы — каждый заложник собственных страхов, тайн и нерешительности.

— Уверена, что не надо к врачу?

Отрицательно качаю головой, не в силах раскрыть пересохшие губы для внятного ответа.

— Подождать тебя?

— Нет, иди спать, — шепчу вдруг охрипшим голосом. — Ложись в спальне, я в больнице выспалась, сразу не усну теперь, — вымученно улыбаюсь. — Посмотрю телек, почитаю. Так всем будет удобнее.