– Железо в пламени куётся, воевода. В нём моя кровь. А кровь рода Митичей не водица. Мой жеребчик хоть и молод, но себя ещё покажет, вот увидишь.

Всеволод покачал головой, но возражать князю не стал. Знал, что это бесполезно. Подчас Ярополк был упрямее колодезного мула, возможно потому и добился в свои лета столь многого. Расширил город, сделав его основным перевалочным пунктом на речном тракте, укрепил границы, почти полностью выбил разбойников в окрестных лесах, приструнил местную знать. Он просто не умел отступать. Стоял на своём до последнего. Кое-кто говорил, что и сам Всеволод грешит тем же. Может быть, поэтому они и сдружились.

– Да и ещё, – продолжил князь, – зайди на капище. Пусть колдуны кого-нибудь из своих с вами отрядят. Потому как мнится мне, без чёрной волошбы на болотах не обошлось. А станут ерепениться да морды воротить, напомни им, на чьей земле они свои кумирни ставят, и в чьих копях камень для них рубят.

Всеволод кивнул, с неохотой соглашаясь с Ярополком. От всей этой истории со скверной за версту несло смрадом запрёщенных Хороводом чар. При всей его нелюбви к волховским мудрилам, он был вынужден признать, что один из них мог стать полезным дополнением бекета6. А, возможно, и незаменимым.

Помолчали.

Вокруг, сорвав покров зимнего сна, природа просыпалась, оживала. Неспешно шагая по земле, ступала босая девушка в венке из первоцветов. Простенькое платье всех оттенков зелени накрыло горы, степи и холмы. Обдавая Окоротский край своим нежным дыханием, сестра солнца пробуждала его к жизни. Присутствие Зимцерлы7, чувствовалось всюду, а особенно здесь, в переполненном цветами княжеском саду.

Ветви черёмухи, нависшие над головами у мужчин, вышибали дух одуряющим, терпким ароматом. Кисти соцветий столь густо покрывали их, что листьев почти не было видно. Над сердцевинками белых лепестков порхали бабочки, гудели пчелы и шмели. Полосатый бурундук, испуганный жужжанием майского жука, громко цокнув, пробежал по ветке. Тяжёлый хрущ, словно бронзовый дракон лавировал среди листвы, пытаясь найти путь чрез крону. Пробившиеся сквозь изумрудный занавес лучи светила золотили висящую в воздухе пыльцу. Попав на панцирь неповоротливого насекомого, они на мгновение превратили его в драгоценный самородок. Обрамлённый взмахами сусальных крыльев, словно нимбом, он принялся кружить на месте. Растерянный и ослеплённый.

С вершины одной из стрелецких башен раздалась вибрирующая трель скворца. «Весна пришла», – подумал Всеволод, с наслаждением вдыхая влажный, насыщенный свежестью воздух.

2. Шеломянь

8

кудесников

Разговор с волхвами у воеводы не сложился. Чему он, впрочем, не удивился. Всеволод сызмальства чурался встреч с кудесниками. Избегал их, как только мог. Не доверял.

И нет, то был не страх, а что-то другое. Какое-то необъяснимое, глубинное чувство. Смесь беспокойства и тревоги, возникающая каждый раз, когда Всеволод глядел в чудные, меняющие цвет глаза ворожеев, пусть и мудрые, но совсем чужие. Словно видели они такое, что обычный человек видеть был не должен. Всякий раз. находясь подле ворожеев, воевода чувствовал, как тело пробирает озноб, как по коже бежит волна мурашек. Необъяснимое ощущение сродни тому, которое возникает, если долго вглядываться в бездонную черноту колодца.

О чем можно говорить с такими людьми? О лошадях? О девках?

Нет, он никогда не умел общаться с колдунами. И нынешняя беседа исключением не стала.

Стоя у порога каменной целлы, возведённой вокруг капища на Лысом холме, Всеволод пытался донести желание князя до седобородого морокуна встретившего его в дверях.

Получалось из рук вон плохо.

Воевода с четверть часа распинался перед стариком, который в молчании взирал на его потуги, даже и не думая пускать внутрь храма. Всеволод понимал, что выглядит он как безродный босяк, просящий подаяние, но поделать ничего не мог. На холме действовали правила служителей богов. В груди, против воли, вскипало страстное желание дёрнуть старого козла за бороду и, повалив его на землю, ворваться в святилище силой. Найти внутри кого-нибудь, кто отнесётся к его словам с большим вниманием, а не станет изображать из себя немую рыбу. Но делать этого было нельзя. Отношение Ярополка c волхвами и так сердечностью не отличались, а такого рода выходка вовсе могла привести к разладу. Да и городское вече, с открытым ртом внимавшее каждому слову мудрецов, не шибко бы обрадовалось подобному проступку. Вот и стоял окольничий как дурак, переминаясь с ноги на ногу, соперничая в красноречии с Карасём. Старик же, всё смотрел на него своими странными, изменчивыми глазами, и взгляд у него был такой, словно видел тот живого человека в первый раз.

Наконец, когда рассказ был окончен, и Всеволод стал ждать ответа, дряхлый чароплет полез в кошель на поясе и долго что-то там искал. Выудив из его недр маленький мешочек, он запустил в него пальцы и растёр между ними щепоть какого-то чёрного порошка. Прежде чем Всеволод сообразил, что к чему, колдун ткнул пальцами ему в лоб, мазнув по нему снизу вверх, словно муху раздавил.

Не ожидавший подвоха воевода на мгновение опешил. Этой заминки морокуну хватило, чтобы захлопнуть перед ним резные двери.

Все ещё пребывая в замешательстве, Всеволод дотронулся до чела рукой. На пальцах чернильной, маслянистой бахромой расплывалась та же мерзость, что и в мешке у колдуна. Воняла непонятная дрянь неимоверно.

Разозлившись пуще прежнего, окольничий в сердцах пнул узорчатую дверь. На дубовых досках резец мастера запечатлел извечное противостояние бога Радогоста с великим пожирателем всего сущего – змеем Гхеересом. Отпечаток подошвы сапога окольничего, пришёлся как раз в рыло гаду. Плюнув в землю, Всеволод грязно выругался. В душе он пообещал себе, что с первой же оказией, вернётся сюда с парой крепких парней из дружины и научит этих ведунов хорошим манерам. Резко развернувшись, воевода зашагал к привязанной неподалёку Ярке. Почуяв Всеволода, кобыла принялась прясть ушами, шумно зафыркала, шарахнувшись от него в сторону.

– Уж ты-то не начинай, – раздражённо прикрикнул на неё окольничий, сдёргивая поводья с усыпанного жёлтыми цветами куста гороховика и запрыгивая в седло.

Лошадь укоризненно заржала.

– Без тебя знаю, что смердю, – огрызнулся Всеволод, и, цокнув, направил Ярку к подножию Лысого холма.

Глинистый откос, поросший прядками спорыша и кустиками полыни, ощетинившейся прошлогодними, ломкими метёлками, полого спускался в зеленеющий бурьяном лог. Дно впадины утопало в жухлых, прошлогодних листьях, скрывавших узкую дорогу, почти тропку. Извиваясь и петляя, она, словно ручеёк, впадала в мощенный камнем тракт – большак, ведущий к воротам Марь-города. Однако воевода не отправился к сразу к городским стенам, а завернул коня в сторону, в заросший тальником и укрытый ветвями калины овраг. Там, журча на перекатах, текла меленькая речка.

Всеволод спешился. Поправил сбившийся чепрак. Выбрал заводь поспокойнее и наскоро умылся, распугав гуляющих у берега мальков плотвы и пескарей. Растерев до красноты лицо окольничему удалось смыть чёрную гадость, и неприятный запах вроде бы пропал, но ощущения на коже чего-то чужеродного, поганого осталось. Ещё раз, помянув недобрым словом ворожея, Всеволод подвёл к воде лошадь. Терпеливо ждал, пока Ярка, шумно втягивая воду сквозь удила, не напьётся. Когда кобыла, фыркнув, подняла голову от реки, ласково похлопал её по шее, прошёлся ладонью по мягким тёплым ноздрям. Животное благодарно льнуло к человеческой руке, щекоча кожу влажной мордой, покрытой жёстким реденьким пушком. Злость на безумного морокуна постепенно отступала, и Всеволод понял, что затевать свору из-за него будет глупо. Вставив ногу в стремя, он одним махом сел в седло и, тронув бока кобылы каблуками, вернулся на путь к тракту.