– Я тебя не подведу, отец! Можешь на меня положиться.

Ярополк отмахнулся, поморщившись от проявления столь явного рвения. Впрочем, сам Пётр, поняв, что проявил несдержанность, залился густой краской и поспешил усесться на место. Негоже было наследнику княжьего ярлыка так себя вести. Дворяне, принялись украдкой усмехаться, потешаясь над задором юноши, но быстро сникли под тяжёлым взглядом князя. Всеволод тоже не смог сдержать улыбки, но в отличие от бояр скрывать её не стал. Он знал мальчишку ещё слюнявым карапузом, напускавшим лужи под столом, помнил, как брал княжича с собой на охоту и наказывал за ссоры с младшей сестрой. Воевода был близок с родными князя настолько, насколько может быть близок окольничий с семьёй своего господина, с которым вместе воевал и преломлял хлеб у костра. Так что Всеволод разрешил себе полуулыбку. Перехватив взгляд Петра, он ободряюще ему подмигнул, но насупившийся юноша сделал вид, что не заметил этого. Да, мальчишка явно вырос.

Ярополк тем временем откинулся на троне и произнёс:

– Цените мою заботу и пусть никто не скажет, что, мол, Ярополк Марьгородский забыл про… как ты там сказал?

– Барсучий лог, княже.

– Ага. Точно. Сам, Кузьма, отправишься сопровождать моих людей, дорогу показывать им станешь, поскольку в зареченских топях сгинуть – что по воду сходить. Пойдёте завтра же. Ну а пока жить и харчевать будешь на конюшне. Неча по ночлежкам и кабакам валандаться. Ноне это всё. А с тобой, воевода, – опершись на украшенный затейливой резьбой падог, князь тяжело поднялся и кивнул в направлении выхода из чертога, – давай-ка мы пройдёмся, да потолкуем немного о делах. Пётр, подмени меня.

Сильно хромая, князь заковылял по ковровой дорожке к двустворчатым дверям, ведущим из приёмных палат. Всеволод пошёл следом, немного поотстав, сохраняя приличествующее титулу Ярополка расстояние. Поднявшие зады с лавок бояре сопровождали их променад учтивыми поклонами, адресованными исключительно князю. Воеводу, учитывая его происхождение, при дворе мало кто жаловал. Как только Ярополк вышел на крыльцо подклета, Всеволод встал рядом и оперся ладонями о деревянные перила. Надобность соблюдать дворовый этикет теперь отпала. Раскинувшаяся перед ними панорама Марь-города не то чтоб завораживала, но всё же привлекала глаз. Князю Ярополку Митичу, прозванному недругами Хрóмым, а горожанами Доброхотным, было чем гордиться. Начавшись у излучины Ижены слобода простиралась на добрых две версты. Охваченная недостроенным кольцом внешних стен, она почти полностью опоясывала город, словно стремилась взять его в осаду. Среди бесчисленного количества клетей и хаток взор безошибочно выхватывал: несколько кузниц, собственную пристань с разветвлённым деревом причалов, обросшую складами верфь, довольно большое торжище и ладные ряды ремесленного квартала. Наступая на посад волной потемневшего дерева, слободские избы упирались в добротный камень внутренней крепостной стены. За проезжими воротами, с украшенным зубцами гульбищем, укрылись дома горожан побогаче. Успешные цеховые, зажиточные купцы и бояре строили здесь свои усадьбы, щеголявшие кокошниками, ярко окрашенными причелинами, щипцами и резными полотенцами. Одетые в деревянное кружево дома карабкались по уступам вверх, на вершину скалистого кособокого холма, один отрог которого полого спускался в город, а другой оканчивался каменистым обрывом, нависшим над посадом темной дланью.

Кром, где находился терем князя, занимал его вершину. Окружённый высоким, обмазанным белёной глиной частоколом, детинец должен был стать последней линией обороны марьгородцев. В самом центре крепости, скрывшись за острыми зубцами тына, за гульбищем и стрельнями, укрылась от врага башня-повалуша. Сложенная из добрых брёвен, она дерзко возвышалась над зданиями покоевых хором. Горницы, арсенал и амбар соединяли приземистые, крытые настоящей глиняной черепицей сени. Узкие волоковые окна в них всё ещё укрывала съёмная оконница с шитухой4, которую не успели снять с зимы.

Здесь же, в сердце крепости разместились: собственный колодец, мыльня, конюшня, портомойня, кузница, сад, стряпчая изба и скрытый в тени развесистого дуба алтарь Перуна, которого почитала семья князя.

Во внутренний двор детинца вели мощные дубовые ворота. У бревенчатых верей томилась группка просителей. Кто сидел на лавках, а кто развалился прямо на земле. Пришлые люди ожидали аудиенции у Ярополка. Увидев князя на крыльце, челобитники вскочили на ноги. Мужики в пыльных сермягах и старики с висящими колтунами бородами тут же посшибали шапки и принялись истово кланяться. Измученные дальней дорогой бабы, прижимали к груди орущих детей и взирали на князя с нескрываемым беспокойством. Среди ходатаев еле слышным гулом разнёсся тревожный ропоток. Видя волнение собравшихся, Ярополк поспешил их успокоить.

– Не бойтесь, люди, не напрасно вы пришли. Будет вам приём у князя. Сын мой – Пётр вас выслушает и рассудит, ако я б самолично это сделал. Даю слово!

Народ, в основном крестьяне с дальних деревень, принялся благодарить нестройным хором, но Ярополк лишь отмахнулся.

– Идём, Волк, – сказал он Всеволоду, назвав окольничего старым боевым именем. Шипя от боли, князь стал спускаться по ступеням. Давнишняя рана в колено, полученная им в бою с онригарами, видно снова давала о себе знать. Да и собственные рубцы воеводы тоже ныли. Предчувствуя изменение погоды, они приглушённо, будто издалека, отдавали в костях эхом тупой, изматывающей муки. «Станется и дождь пойдёт» глянув вверх, подумал Всеволод. Но на небе, против его ожидания, не было ни облачка.

– Ну, что думаешь о притче нашего Карася-Кузьмы? Слышал ранее о такой вот скверне, что людей да скот изводит?

Всеволод не спешил с ответом. Подумал, потирая чёрную короткую бородку, в которой уже промелькнули первые седые прядки.

– Нет, – в итоге сказал он, – в тёмных урочищах разное, конечно, повидать пришлось. И с лешим сталкивались, и с шишигой, да и горына в деле видеть доводилось. Многие чудовища людей изводят, но чтобы лес сох да зверьё пропадало… Нет, такого не встречал. К тому ж рассказчик с крепача неважный, на слух и не разобрать, что за напасть такая эта их зареченская скверность. Болезнь? Чудо-юдо? Али банда обозлённых лесорубов? Так сразу и не поймёшь. Тут на месте смотреть нужно.

– Так я и думал. Была б то бестия лесная, зареченцы и посылать за помощью никого не стали бы. Собравшись толпой подняли бы её на рогатины в два счета. Знаю я тамошних людишек, те ещё оторвы. Стервецы. У них из зада ржавый гвоздь калёными клещами не выдерешь, не то, что подать. Как за подушным сборщик ни явится, по хатам лишь старики да дети, все остальные в лес сбегают. Чувствуют себя в чащобе словно дома. Могут и неделю в дебрях просидеть, и две. Токма жир нагуляют. Одно слово – поганцы. Но вот чего, а храбрости у них не занимать. Абы чем, какой косматой страховидлой их не проймёшь. Не-е-т… – протянул Ярополк. – Здесь что-то другое. Что-то, отчего наш Кузьма трясётся и заикается. Что-то, что заставило тех, кто его послал, всерьёз опасаться за свои жизни и просить помощи здесь, в Марь-городе, обратившись к тем, кого они избегают всеми силами. А это значит дело-то серьёзное.

Поглощённые разговором, окольничий и князь вышли во внутренний дворик, скрытый от посторонних глаз изгибами строений и бревенчатым оскалом тына. Небольшой садик, разбитый здесь по воле Ярополка, благоухал яблоневым цветом, кустами вишни и сирени. Пчёлы, деловито жужжа, сновали над цветами, собирая первый, и оттого самый сладкий весенний нектар.

Маленькая девчушка, годков едва ли трёх, выбежала им на встречу. Рыжие, растрёпанные косички весело мели воздух за её спиной. Бросившись в объятья Ярополка, ребёнок залился радостным, звенящим смехом. Князь, уронив трость, подхватил её, и, несмотря на больную ногу, резво закружил в воздухе.

– Тятя, тятя, опути! – верещала девчушка, вцепившись в руки отца и пища от восторга.