– О-о-х, и насмотрелся я останков её… трапез… Вдосталь… Век не забуду, как вспомню, так коленки до сих пор дрожью прошибаеть…

– Что ж вы раньше-то за помощью не послали. Ежели всё так плохо?

Кузьма, нахохлившись, молчал. Сломав о колено палочку, болотник бросил две щепы в костёр. Виновато взглянув на воеводу из-под вяленки, смущённо крякнул.

– Такить… не всем у нас в Логу по нраву княжье право. Кое-кто считает, что уж лучше Скверность, чем княжеский батог… Не все согласные были помочи в Марь-городе просить. Были и такие, кто претил мне ходить-то за подмогой, но я всё равно пошел. Куды деватися…

– Похоже, эти кое-кто пользуются в вашей деревне влиянием и властью, раз могут налагать подобные запреты.

– Он-то может, недаром войт…– невесело, с горечью подтвердил Карась, – говорит, мол, целый год трудимся, не поднимая головы, спину на подсеках гнём. Еле-еле концы с концами сводим. Ситного хлеба отродясь не ели, перебиваемся лебедой, ягодой и краюхами с обсевка, да разве ж это кого-нито волнует? Хош не хош, а тягло в Марь-город подавай. Да обязательно пушниной, мёдом и зерном… А где ж их взять-то? Одно спасает – далеко мы. В чаще. Не каждый мытарь дорогу-то к нам находит. Говорил, коли пойдём с челобитной в город, тута о нас и вспомнят, мол, разорят… Вот только не бывал наш войт в глубине болот, не видал того что я… Иначе по другому пел бы.

– А ты сам как считаешь? Зачем, по-твоему, я два десятка человек в Барсучий лог веду?

Кузьма отвернулся от огня и перевёл взгляд на воеводу. Смотрел долго, испытующе с потаённой болью и… надеждой. Наконец сказал:

– Не знаю я. Но думаю уж лучше последнюю рубаху с хребта отдати, чем в сырой землице гнить… К тому же, внемлял я слухам о тебе, воевода. Народ гуторит, что, мол, справедлив ты, хоша и суров. И всё тебе едино барин пред тобою иль холоп, к кажному одинаково снесёшься.

Теперь настала очередь замолчать Всеволоду. Окольничий задумался, потирая лоб и хмуря брови, наконец проворчал:

– Преувеличивает люд. Разница между паробком и боярином была, есть и будет. Таков порядок мироздания. Но ты не переживай, Кузьма, не будем мы вас грабить. Не было на то указа, да и не могло быть. Не стали б мы последнее с зареченцев сдирать. Напраслину твой войт на Ярополка взводит. Знаю я князя. Не такой он.

– И о нём люди разное болтают… – уклончиво, пряча глаза, протянул Карась. Затем раззявив рот, в котором не хватало нескольких зубов, смачно зевнул. Часто заморгал, сгоняя с глаз выступившие слёзы.

– Иди-ка ты спать, человече. Неча ночь у кострища коротать. Тебе завтра дружину сквозь пущу вести, потому как кроме тебя никто дороги до Барсучьего лога не знает, а кимарящий на ходу проводник нам не нужен. Станется, заведёшь отряд в трясину.

– Не усну я… – запротестовал было зареченец, но окольничий его строго перебил.

– Иди-иди. Заберёшься под овчину, согреешься и сам не заметишь, как сон сморит.

– Я б лучшее… того… из нутра погрелся… выпить бы… – плаксиво пробормотал мужик.

– И думать не смей. Аль забыл мои слова? Чтобы свеж и бодр был. Не хватает нам ещё по тутошним борам за хмельным болотником плутать.

Крепач пробормотал в ответ что-то нечленораздельное и, вцепившись в полы кожушка, побрёл во тьму, вскорости скрывшись меж палаток.

Всеволод посидел ещё немного, глядя как робкими язычками голубого пламени занимаются обломки ивовой веточки. Полная луна, встав над лесом, стёрла звёзды с небосвода. Ухающий филин умолк, видимо сменил свой незамысловатый вокал на более практичное занятие, например охоту. Поднявшись, воевода отряхнул штаны от налипшей хвои и сухих травинок и отправился следом за Кузьмой, на боковую. Сон свалил его почти мгновенно.

5.

Самый лучший воин

Утро выдалось на удивление холодным, несвойственным даже для капризной весенней поры Окоротского края. Ночной заморозок сковал прозрачной, ломкой плёнкой лужи, покрыл седой коростой льда обомшелые комли старых пней, выпал серебристой пудрой инея на листьях лопуха и папоротниковых вайях. Кружевина даже прихватила белой вязью нижние ветки деревьев и кустов. Угрюмые кметы, стуча зубами, наскоро развели костры и, похлебав походные харчи, принялись сворачивать заиндевелые палатки. В стылом воздухе висела напряжённая скованность и тишина. Слова в ней застревали, будто в сосновой живице, и разговаривать людям совершенно не хотелось. Наконец сборы закончились, и десятки построились на опушке. Пора было отправляться в путь-дорогу. Опричники, удивив всех, поднялись ещё раньше и теперь, оседлав коней, замерли в горделивых позах у самой кромки леса. Там, где в непроглядной гуще из крапивы, рябинника и поросли молодой ольхи виднелась едва различимая тропа, уходящая меж колоннады неохватных стволов сосен.

Всеволод, бросив беглый взгляд на своих людей, с беспокойством огляделся.

Заметил он её не сразу. Врасопряха в сопровождении каурки стояла чуть поодаль, в стороне, у распушённого, кудлатого куста кизильника, усыпанного тёмными, мелкими листочками. Завернувшись в плащ, кудесница пыталась согреть дыханием озябшие ладони. Заметив, что он смотрит, волховуша отвернулась, сделав вид, что поправляет ремешок подпруги. В следующую секунду её фигурку скрыла широкая спина Ксыра, появившегося всё так же неизвестно откуда, и непонятно как не замеченного воеводой раньше. С неприятным чувством сожаления и вины Всеволод развернулся и пошёл к ожидавшим всадникам.

Как он и предполагал, бравада опричников оказалась делом напускным. Вчерашняя попойка не прошла для них бесследно, о чём красноречиво говорили помятые, опухшие лица молодцов. Княжича среди них не было.

– Вижу, утро для вас добрым не сказалось, – Всеволод встал перед строем конских морд и насупленных, недовольных физиономий с набрякшими мешками под глазами.

– Ничего, воевода, для нас похмелье не впервой. На твёрдости рук никак не отразится. Лучше расскажи куда дальше править? – спросил, позевывая, Тютюря.

– Сам пока не знаю. Поведёт отряд Кузьма – мужик из местных. Мы за ним. Ты же со своими людьми замкнёшь колонну.

Калыга покорно склонил голову, на сей раз не став спорить и пытаться выторговать место во главе. И ежу было понятно, что в густом бору, на узкой тропке конному не развернуться. Случись нужда к отходу и всадники лишь потопчут идущих за ними гридей.

Всеволод кивком оценил понятливость Калыги.

– И ещё совет. Держите руки подле стали, места здесь дикие, раздолье для лихого люда. К тому ж Врасопряха говорила леший где-то рядом бродит…

– Не пугай сокола вороной, не первый раз за стены вышли. Знаем, как с вольницей управляться, а в лесных пугалищь-страховидл, придуманных бабьем, чтобы стращать не желающих заснуть детишек, я не верю.

– Моё дело предупредить, – пожал плечами Всеволод, с трудом сохраняя невозмутимое выражение лица. Ему уже осточертело это напыщенное, пренебрежительное отношение дворян. Их косые, надменные взгляды и полное отсутствие дисциплины. Не будь приказа Ярополка, он бы давно прогнал барских отпрысков взашей. Но приказ был, и воеводе ничего не оставалось, как смириться и терпеть.

Оставив приспешников наедине с головной болью и несвежим дыханием изо рта, Всеволод вернулся к уже выстроившейся по-походному дружине. Там же он нашёл Петра. Молодой княжич, балансируя на одной ноге, пытался веткой счистить с подошвы сапога налипший комок медвежьего дерьма. Дело продвигалось у него неважно. Увидев воеводу, он прекратил свои тщетные попытки, вытер подошву о траву и пошёл навстречу.

– Гой еси, Всеволод Никитич! – задорно воскликнул Пётр, – солнце встало. Пора в путь трогать!

Проспавшийся, посвежевший юноша выглядел намного лучше своих вчерашних собутыльников. «Что ж в его возрасте это нормально» – с доброй завистью подумалось воеводе.

– И ты не хворай, Пётр. Отрадно видеть тебя в хорошем настроении. Для долгого пути такое в самый раз.

Княжич, подойдя к осёдланному Ставрасу – взял коня под удила и вывел на тропу. Встал рядом с Всеволодом. Ярка, недовольная соседством с мерином, попыталась укусить гнедого. Воевода, ругнувшись, дёрнул норовистую кобылу за узду.