Правда, вор, украв, тоже испытывает радость, а значит, излучает «тепло». Но те, кого он обокрал, испытывают отрицательные эмоции, так что баланс не в пользу вора. На стадионе, когда одна команда выигрывает, другая проигрывает, плюс и минус примерно уравновешивают друг друга. А вот когда человек делает добро другим, то и он сам, и те, кому сделал добро, излучают только «тепло». Человек излучает «тепло», если он получает удовольствие от своей работы. Причем неважно, чем он занимается: пашет землю или водит космические корабли.
В мире, в котором мы с вами живем, еще очень много «холода». Если «холод» возобладает, случится термоядерная катастрофа. Поэтому любое хорошее дело работает на нас, любое хорошее дело уменьшает поток «холода»…»[6]
«Тепло» и «холод», добро и зло, бог и дьявол — по-разному называя эти нравственные категории, человек уже тысячелетиями пытается решить для себя проблему ориентирования в них. Это ведь даже не три, а всего две сосны, но заплутать между ними так легко… Правда, в теории существует все-таки и третья, та, о которой сказано: «Был бы ты холоден или горяч. Но тепел ты, и отвергну я тебя от уст своих». Но в модели Михайлова этой третьей позиции нет места. Самое малое зло есть зло, и самое малое добро есть добро; нулевая точка между ними отсутствует. И потому невозможно оставаться нейтральным. Роль каждого человека в мире активна, каждый поступками своими творит судьбу мира и каждый в ответе за нее. Сегодня, когда мы все живем под прицелом на боевом дежурстве стоящих мегасмертей, когда неразумием своим мы привели мир к порогу уже не экологического кризиса, но экологической катастрофы — иная жизненная установка попросту невозможна.
При этом надо помнить, что «холод»— по михайловской терминологии — практически однозначен, а вот «тепло» — глубоко диалектично. Есть «люди Фермера», те, кто творят тепло. И неважно, каким именно образом — вспахивая ли поле сохою («Эх, еще не понимаешь ты, капитан; но поймешь. Я тут наработаю много, мно-ого!»— говорит Ульдемиру Иеромонах-оратай), или взлелеивая единственный на мертвой пока планете хрупкий росток жизни, как это делает Юниор в повести «Стебелек и два листка» (1984). Важно лишь, что любое их действие, каждый шаг их в мире творит «тепло».
Но есть и другая позиция, пожалуй, более трудная, ибо требует точнейшего чувства меры: творить «тепло», борясь с «холодом», как поступают люди Мастера, его эмиссары. Они идут по пресловутому лезвию бритвы, по одну сторону от которого та самая вечная сила, которая свершает благо, стремясь тем не менее ко злу, а по другую — то добро, которое способно пристрелить из жалости.
Трудно во всем этом разобраться, неоднозначны они, эти Фермер и Мастер, представители неких высших цивилизаций по фабуле романа и олицетворение полярности и единства, союза и борьбы, добра и зла по его глубинному смыслу.
И что же может быть ориентиром для людей Мастера (впрочем, и для людей Фермера тоже; но для них все обстоит проще, однозначнее)?
Только любовь.
Только любовь позволяет Фораме Ро и Мин Алике понять друг друга и найти собственный, единственно правильный путь в стоящем на пороге гибели мире.
Только любовь позволяет Полководцу и Стратегу (Малышу и Страте), этим двум изначально холодным электронным разумам, повелевающим нацеленными на все живое мегатоннами, найти простейший путь к спасению мира.
Только любовь к миру, ко всему бесконечному разнообразию его, движет Фермером и Мастером.
И, наконец, только любовь к своему миру, к родному своему дому и веку, позволяет Ульдемиру (и, заметим, Уве-Иоргену тоже) обрести смысл и цель существования.
Некогда классик сказал, что мир спасет Красота. Михайлов дополняет этот тезис: не сама красота, но любовь к красоте. Ибо красота существует и вне человека, она объективна и внеморальна. Красив завиток раковины и сверкающий в лучах солнца айсберг, красив Везувий, обрекший на смерть Помпеи, Геркуланум и Стабию… Но понятие красоты вносит в мир только человек. И никогда нельзя забывать о мудрых словах Саади: «Чтобы, понять красоту Лейлы, надо смотреть на нее глазами Меджнуна». Открывая и собирая красоту, любя ее, сохраняя и борясь за нее, только и может человек исполнять истинное свое предназначение в мире.
VI
Дилогия была закончена.
В 1976 году любители жанра назвали «Сторожа брату моему» романом года. В 1983 году роман «Тогда придите, и рассудим» был отмечен призом «Великое Кольцо», присуждаемым советскими клубами любителей фантастики. После дилогии увидели свет рассказы, повесть «Стебелек и два листка», роман «Один на дороге» (1987), уже на реалистическом материале продолжающий развивать те же художественные и нравственные концепции.
Дилогия была закончена. Но завершена ли?
С точки зрения композиции — да. Совместились начало и конец, книга обрела изящное кольцевое построение. Но…
Есть и другие законы. Два романа — возвращаясь к начальной метафоре — образуют как бы два отдельных снимка стереопары, тезу и антитезу. Но душа просит еще и синтеза, просит объемного изображения.
И еще — этого ждет само время.
Оно изменилось вновь. И, пожалуй, только сегодня адекватными действительности стали написанные почти четверть века назад строки Коржавина:
Мне молчать надоело. Проходят тяжелые числа,
Страх тюрьмы и ошибок, и скрытая тайна причин.
Перепутано все. Все слова получили сто смыслов.
Только смысл существа остается, как прежде, один.
Вот такими словами начать бы, хорошую повесть,
Да — с тоски отупенья — в широкую жизнь переход.
Да, мы в бога не верим. Но полностью веруем в совесть,
В ту, что раньше Христа родилась и не с нами умрет.
Что ж, повесть начата. Давно уже начата. И ждет лишь продолжения и завершения. Кто знает, каким оно будет? Когда? Но хочется верить, что мы его дождемся.
На Землю, в сегодня и здесь, вернулись герои романа. Вернулся капитан Ульдемир, вернулся первый пилот Уве-Иорген Риттер фон Экк, вернулась прекрасная и загадочная (ведь прекрасное всегда чуть-чуть загадочно) Анна-Астролида-Мин-Алика… Каким же будет в нашем сегодняшнем мире их путь творения «тепла»?
Писатель, как, впрочем, и любой творец,— фигура синтетичная. В нем органически сочетается и то, что от Мастера, и то, что от Фермера. Он делает дело свое, и от этого, как от сохи Иеромонаха, идет в мир волна «тепла». Но вместе с тем творением своим он борется с «холодом». Своей любовью он приуготовляет умы и души других к обретению любви собственной. Ему не надо быть пророком и провидцем, не надо наставлять и поучать, нет. Потому что главное — делать свое дело.
Я не знаю, что надо творить для спасения века,
Не ищу оправданий, снисхожденья к себе не прошу.
Чтобы жить и любить, быть простым, но простым
Человеком,
Я иду на тяжелый, бессмысленный риск — я пишу.
В этих строках заключено кредо не только Наума Коржавина. Это кредо любого настоящего писателя. Потому что только этого — искренней и честной работы — ждет от нас время. То самое время, к духу и велениям которого всю жизнь так чуток писатель Владимир Михайлов.
Андрей Балабуха
СТОРОЖ БРАТУ МОЕМУ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Я плохо помню день своих похорон, зато день гибели до сих пор перед глазами. Вернее, не день; он успел уже кончиться, сентябрьский денек семьдесят третьего года, уточняю — одна тысяча девятьсот семьдесят третьего. Уточняю для тех, кто не сразу поймет, что происходило это в двадцатом веке, так невозможно давно. День уполз за горизонт, сумерки сгустились, когда я позвонил ей. Она подошла к телефону и, едва я успел что-то пролопотать, сказала голосом, в котором была бесконечная усталость:
