И земляне действуют. Действуют торопливо, потому что звезда может вот-вот взорваться. И вскоре уже над мирной планетой дробно стучат автоматы. Проливается кровь. Убиты и ранены несколько далийцев, гибнет от пули Уве-Йоргена Иеромонах. И только тогда, только такой ценой становится очевидна простая в основе своей мысль: прежде чем убеждать другого, надо попытаться его понять. Понять, отказавшись от любых предубеждений. Пусть даже сделать это нелегко.

Да, земляне так и не смогли понять, что перед ними сложно организованное общество с двойной структурой; что Хранители Уровня — не диктаторы, существующие за счет народа, а администраторы, проводящие в жизнь заранее спланированную программу постепенного развития своей цивилизации, может быть, ошибающиеся порой, но добросовестные и честные люди. Не могли земляне представить себе и того, что, не обладая сверхмощной техникой и сверхвысокими энергиями, далийцы могут управлять процессами, протекающими в недрах их светила. А значит — взрыва не будет. И не могло быть… Продуманная система постоянных, хотя и слабых воздействий, которой они пользуются, не только эффективна, но и гораздо целесообразнее могучей установки землян. (Кстати, сама по себе эта мысль чрезвычайно интересна и подтверждается рядом фактов из истории техники.)

Один из Хранителей Уровня с болью говорит Ульдемиру: «…И мы не могли представить, что Земля, великая, могучая Земля, до такой степени пренебрежительно отнесется к нашим знаниям…»[5] Но и сама замкнутая социальная структура Уровня, не принимавшая в расчет гипотетической возможности Контакта, в этом случае оказалась при всей своей продуманности недостаточно гибкой.

Трагедия — итог непонимания, неумения увидеть в партнере по Контакту равного, между кем бы ни происходил Контакт — между отдельными людьми, народами или человечествами…

Эти коржавинские строки смело можно отнести к Владимиру Михайлову и его роману. И в этом смысле (а не по жанровой принадлежности) «Сторож брату моему» — роман-предостережение. В прошлом человечества было слишком много непонимания и крови, слишком много их еще и сейчас. Но впредь этого быть не должно!

Лучшие страницы романа, вызывающие не только интерес, но и живое эмоциональное сопереживание — это рассказ о любви Ульдемира и Анны. Собственно говоря, эта сюжетная линия ни в коей мере не является основной. Но без нее произведения просто не существовало бы. Потому что все оно — роман о любви, любви в самом широком смысле слова. Недаром и заканчивается оно раздумьями Ульдемира: «…Я не сторож брату моему. Но я ему защитник. И брату моему, и сыну моему, и моей любви. Потому что иначе я не достоин ни брата, ни сына, ни любви». А без любви — к женщине, к брату, к народу своему, ко всему миру, ко всему живому во всей бесконечной Вселенной — невозможно жить.

До «Сторожа брату моему» эта тема любви была в творчестве Владимира Михайлова сугубо эпизодической, побочной. Отныне и по сей день она стала главной.

«Сторож брату моему» был закончен, но не завершен. И не потому лишь, что обладал открытым финалом. Не знаю как у писателя, но у читателей (я опираюсь здесь не только на собственное восприятие, но и на мнение многих любителей фантастики) оставалось чувство какого-то неудовлетворения. Французская пословица гласит, что из-за стола вставать надо с легким чувством голода. Возможно. Но в данном случае голод был уж слишком силен.

И потому появление в 1983 году второй книги романа — «Тогда придите, и рассудим» — было воспринято как событие ожиданное и даже долгожданное.

Причем — и это самое главное — второй роман явился не линейным продолжением, а развитием идей первого. Если «Сторож брату моему» был трагедией непонимания, то «Тогда придите, и рассудим» оказался драмой поиска и обретения взаимопонимания. Причем поиск этот шел параллельно на нескольких уровнях — личностей, социумов, цивилизаций.

Верный себе, Михайлов и на этот раз из всех возможных ситуаций выбрал едва ли не самые затертые; иногда возникает ощущение, что для него это вопрос чести, некий, я бы сказал, спортивный азарт. В самом деле, сколько раз уже происходил на страницах фантастики Контакт? Попросту не счесть. Сколько раз уже в самых разных вариантах обыгрывались общества, поставившие друг друга в состояние ядерного пата? Начиная с 1945 года, когда первые атомные взрывы заставили содрогнуться не только землю Японии, но и наши души и умы, это было уже описано великое множество раз.

Ну, а вселение сознания представителя одной цивилизации в сознание и тело представителя другой? Да ведь этот прием использовался в таком количестве фантастических сочинений — от «Звездных королей» Эдмунда Гамильтона до «Дома скитальцев» Александра Мирера,— что этими книгами, наверное, можно было бы замостить торную дорогу от Земли до Луны… Но что ж с того? Михайлов в очередной раз показал, что из этих элементов можно создать оригинальный роман. Впрочем, чему тут удивляться? В конце концов, все многообразие Вселенной опирается на весьма и весьма ограниченное число элементов таблицы Менделеева. Дело ведь всегда не столько в строительном материале, сколько в искусстве зодчего…

«Тогда придите, и рассудим» — роман многоплановый и сложный. И нет ни малейшего смысла пересказывать и анализировать его фабулу, с которой читатель может ничуть не хуже познакомиться сам. Соблазн, конечно, велик: так и тянет проследить приключения невезучего (или — везучего?) физика Форамы Ро (он же — Владимир, он же — капитан Ульдемир); посмаковать такие попросту блестящие эпизоды романа, как, скажем, сцены на Шанельном рынке или в гостях у журналиста Маффулы Аса (ох, до чего же реальная и знакомая нам фигура!)… И о том, как растет от романа к роману литературное мастерство писателя — ведь при всей любви, например, к «Двери с той стороны», в ней не сыщешь так вкусно написанных мест, как только что помянутые… Но так можно «растечься мыслию по дереву» настолько, что предисловие само перерастет в книгу — книгу о Владимире Михайлове. Кстати, ее пора бы уже было написать! А здесь нужно говорить лишь о главном. Главное же — мир идей, заключенных в романе, мир идей, в котором существует роман. Тем более, что идейно он связан не только со «Сторожем брату моему», но — косвенно, ассоциативно — также и с «Дверью с той стороны».

Потому что здесь Михайлов определяет для себя цель человеческого существования, тот самый выход из ситуации целевого голодания, поисками которого занимались обитатели «Кита».

И вместе с тем он находит свою разрыв-траву, универсальную отмычку, ключ к замкам всех дверей, разделяющих людей, сообщества, народы, человечество.

И в том, и в другом случае это — любовь.

Что ж, вот и поговорим о любви.

Но сперва — о главной концепции романа. Вот как формулирует ее сам Владимир Михайлов:

«Я предположил, что существует некое поле, которое излучает человек. Это поле имеет две компоненты, (условно я назвал их «тепло» и «холод»). «Тепло» излучает человек, который творит добрые дела, «холод»— тот, от которого исходит зло. Из этой гипотезы следует, что любой нехороший поступок, любая боль, причиненная кому-либо, отрицательно действует на всю нашу Вселенную, потому что поле это — дальнодействующее, влияние его на процесс развития мира может сказаться где-то на громадном расстоянии, а может и совсем рядом. Если возобладает отрицательная компонента этого поля во Вселенной, мир перестанет развиваться и погибнет. И наоборот, положительная компонента отвечает за прогресс, за развитие материи в нужном направлении. Иными словами, как это ни парадоксально на первый взгляд, развитием мира движет добро и радость.