— Ну, идемте.

Я кивнул Анне, чтобы шла вперед, пропустил остальных и замкнул колонну, чтобы сохранить известную свободу действий. Они облепили катер, как мухи бутерброд с вареньем, и сначала очень тихо гудели и восклицали что-то вроде «ох» и «ух». Потом один из них сказал:

— Да, это, конечно, не то что Уровень. Как ты это сделал?..

Тут, в общем, и начался разговор.

Говорить с этими ребятами — самому старшему не было и тридцати — оказалось очень забавно. Я почти сразу понял: им можно втолковать что угодно — они поверили бы всему на свете. Похоже, что вранье у них не было в ходу, не знаю только — у этих ребят или у народа вообще. Я назвал их народом, но как еще можно назвать их?

— …Так в чем же дело, ребята? — спросил я, отвинчивая крышку термоса, в котором плескался кофе. — Почему вы бродите тут вместо того, чтобы заниматься общественно полезной деятельностью, и почему ваше начальство, как говорила Анна, не особенно поощряет эти ваши экскурсии? Объясните членораздельно.

Они стали объяснять, это было интересно, и никак нельзя было прервать разговор из-за того, что меня наверняка уже ждал Шувалов и ждали люди на корабле. Потерпят немного, — подумал я, — потому что такой информации мы больше нигде не получим: наверняка, с точки зрения здешнего начальства, такой материал явно для белых выпусков, которые нам вряд ли одолжат почитать. Ладно, обождут.

Я слушал и одновременно систематизировал в мыслях информацию, приводил ее в порядок, в каком собирался изложить ее в дальнейшем остальным участникам нашей славной экспедиции. И получалось у меня примерно вот что.

Ребята были талантливые, все восемь (девять, считая и Анну). Я сразу понял, что это так, потому что всю жизнь любил именно талантливых людей, независимо от того, в какой области проявлялся их дар; и только талантливых подлецов не любил, а мне приходилось не только встречаться, но и работать с такими. Ребята были очень способные, и им страшно хотелось что-то сделать — талант как пар в котле: если не дать ему производить работу, он рано или поздно разнесет и котел, и все, что окажется вблизи. Вот этого-то выхода ребята и не получали.

— Да кто мешает? — допытывался я. — Родители? Школьные учителя? Начальник полиции?

— Есть закон о сохранении Уровня. Ты знаешь, что такое Уровень?

— Анна объяснила.

— Значит, жить можно только так, как сейчас. Не хуже. И не лучше.

— А вы живете плохо, и вам хочется, чтобы было лучше?

— Нам вовсе неплохо. Мы не бываем голодны. А когда-то, когда еще не было Уровня, люди голодали. Не хватало еды.

Что такое голод, я помнил. И порадовался за ребят.

— Значит, вы сыты. И одеты, я вижу… И учитесь?

— Учимся или учились… Но учат тоже всегда одному и тому же. Вот я окончил школу больше десяти лет назад, а он — старший кивнул на самого зеленого паренька, — будет еще два года учиться. Но учили нас одному и тому же: и что делать, и как делать, и вообще, как жить. И его отца учили точно так же, и моего… Но, понимаешь… — Он задумался, словно бы колеблясь. — Мне трудно объяснить. Но у каждого из нас… у очень многих… есть такое чувство, как будто мы жили так не всегда, как будто когда-то, давно, было иначе, все было иначе. Нам с детства говорят, что это — ложное чувство, и, наверное, так оно и есть, потому что я очень хорошо знаю, что, когда он родился (снова последовал кивок в сторону паренька), все было точно так же, как сейчас, но вот он помнит, понимаешь — помнит, что было иначе. То же и со мной, и с каждым. Этого не было, но мы это помним. И одни из нас приглушают память и живут так, как надо по Уровню, а другие не могут: мы, например. Мы помним, но нам не разрешают вспоминать и говорить. А мы ищем. Ведь если что-то такое действительно было, то не может быть, чтобы не сохранилось ничего, никаких следов. Мы ищем и надеемся найти.

— И давно вы стали искать?

— По-моему, люди искали всегда. Но не находили.

— Искали, хотя им запрещалось?

— Раньше не запрещалось. Можно было искать везде, кроме тех мест, где быть вредно. Было одно такое место. Теперь прибавилось вот это, где мы сейчас. Здесь тоже нельзя искать.

— А что делали люди, когда поиски кончались ничем?

— Большинство, я говорил, возвращались к Уровню. Другие — их всегда было немного — покидали Уровень и уходили в лес. Не в этот лес — в другой, в дальний. Они и сейчас живут там, и их становится, говорят, все больше.

Я поразмыслил. Странно. Прогресс полностью перекрыт. Заблокирован. Никакого развития. И в то же время это не невежество. Это делается сознательно, намеренно, с расчетом. Почему?

— Как они живут там, в лесу?

— Говорят, что хуже нашего: у них там не хватает многого. Но все они верят, что это ненадолго. Верят, что быстро достигнут Уровня и обгонят его.

Господи, подумал я, бедная старая Земля, вечно ты повторяешься в своих в детях — даже на другом конце мироздания… Воистину, куда нам уйти от себя? Тут я невольно взглянул на Анну, но сразу же отвел глаза.

— Что же, — сказал я вслух, — тем, кто уходит от общепринятого, порой удается достичь совсем не плохих результатов. Так вы решили пробираться в лес? Или я не так понял?

— Сначала мы должны найти то, что от нас скрывают.

— Считайте, — сказал я, — что уже нашли.

— То, что лежит тут под землей?

— Да.

— Что там, ты знаешь?

— Знаю. Я объясню. Но сейчас у нас мало времени. Мне тоже очень хотелось бы побывать там, в лесу. Это просто необходимо.

Это и вправду было необходимо. То, что я услышал, говорило об одном: на планете, кроме этого общества, существовало еще и другое, в лесу: спасать надо было всех людей, и, следовательно, договариваться надо было не только с этими, но и с теми. Вот уж воистину: чем дальше в лес, тем больше дров!

Я снова покосился на свой хронометр.

— Скажи еще вот что: какая разница между людьми от людей и людьми от бутылки… то есть от сосуда?

— Люди от людей… — повторил парень. — Понимаешь, те, кто защищает Уровень, говорят так: раз все люди рождаются в одном месте, в Сосуде, то они и должны существовать только в одном виде…

— Может быть только одно общество, — помог я.

— Ну да. В лесу, например, нет Сосуда, и там не должны рождаться люди. Поэтому там их никогда не будет столько, сколько в Уровне.

— Прости, — не понял я и опять невольно покосился на Анну (не хотелось при ней вести разговоры на эту тему). — Почему люди в лесу не могут рождаться нормально, как все?

— Но ведь все и рождаются в Сосуде! А в лесу его нет!

— А… разве детей не рождают женщины?

Они переглянулись. Я почувствовал, что Анна напряженно смотрит на меня.

— Понимаешь, — сказал уже другой парень, — память говорит нам, что так было. Мы чувствуем, что так должно быть. Но… у нас не так.

— Ты хочешь сказать… что у вас нет любви?

Он улыбнулся. Глянул на одну из девушек, и она улыбнулась тоже.

— Есть… Мы знаем, как могут рождаться дети. Люди — от людей. Но как только… как только ребенок начинает расти в ней… Считается, что это болезнь. Ну, и от нее вылечивают. Может быть, это и правда болезнь? Когда дети рождались в лесу, там, говорят, даже умирали. Думаешь, это неправда?

— Почему же, — хмуро сказал я. — Правда. Могли и умирать. И все же… Ладно, об этом мы еще потолкуем. (Черт бы их взял, — подумал я про себя, — им и рожать не дают по-человечески, это уж совсем ни в какие ворота не лезет. Непонятно, но придется как-то понять. Но не сейчас. Время, время!..) Но вот ты говорил «мой отец»…

— Конечно. Это тот, кто получил меня от Сосуда и вырастил. Но говори теперь ты.

Они, кажется, чего-то ждали от меня.

— Хорошо, что мы встретились, — сказал я. — Мои друзья и я — мы вам поможем во многом. Если и вы поможете нам. Сегодня нас прилетело двое. В городе, где мы встретились с Анной, — я не сдержался и не только посмотрел на нее, но и прикоснулся к ее плечу, — со мной был еще один друг. Он там исчез. Если я не встречу его на условленном месте, вам придется его найти. Это очень важно. С ним ничего не должно случиться. Вы знаете ваши порядки, знаете, что могло с ним произойти и где нужно его искать. Попробуйте как можно скорее выяснить хоть что-нибудь о нем. А мне тем временем придется отлучиться ненадолго — слетать к нашим.