В конце документа жирным шрифтом значилось: «Декларация не допускает никаких исключений». Как будто это и так было не ясно. И под текстом — те самые три небрежные завитушки подписи Торна, что Хоппер видела на своих рефератах, только здесь он накладывал визу в качестве главного научного советника при министерстве обороны. На противоположной стороне страницы — вторая подпись, Ричарда Давенпорта, придающая законную силу этому безумному плану. Буквы его имени щетинились, как выцветшие черные зубцы чугунной ограды.

В отдельном документе — тех же автора и соавтора — приводился приказ о нанесении военно-воздушными силами Британии и США и тысячами ракет, добытых у американцев, единовременного удара по сотне портов северной Европы с целью уничтожения как можно большего количества судов. Крупные порты — Роттердам, Зебрюгге, Антверпен — предписывалось подвергнуть массированной бомбардировке, а на бесчисленные мелкие достаточно было обрушить точечные удары. Целью данной операции являлось уничтожение эвакуационных пунктов по всему материку. Подобная участь была уготована и северной Африке, для «нанесения максимально возможного ущерба» всем портам и судам, превышающим определенный размер. По плану налеты должны были продолжаться три дня подряд, дабы свести к минимуму число уцелевших кораблей. Предупреждать мирное население о предстоящем нападении запрещалось.

Под этим документом тоже стояла подпись Торна.

— Почему?

— У меня не было выбора.

— Вы могли отказаться.

Он медленно выдохнул.

— Премьер-министр обратился ко мне за возможным решением проблемы, и я его предоставил.

— А все говорили, что это решение Давенпорта. Поэтому-то он и выиграл выборы. Народ думал, будто он единственный оградит нас от иностранцев, что он и сделал.

— Он был главнокомандующим. От меня ему нужна была разработка способа. И он предпочитал делить с другими людьми ответственность за неприглядные решения.

Кровь застучала у Хоппер в ушах.

— Неприглядное решение? Да это геноцид!

— Это была… защита.

— Вы знаете, сколько людей погибло?

Он уклонился от прямого ответа:

— Некоторых возвращали во Францию, если их корабль находился достаточно близко от берега и оставался в хорошем состоянии. Большинство… нет. Оказывающих сопротивление и отказывающихся покинуть судно для последующей депортации топили, — Торн говорил, низко опустив голову. — Позже возникла необходимость уничтожать корабли прямо на месте. Слишком много контрабандистов удирало и потом возвращалось обратно.

— Так сколько?

— Не знаю.

— Нет, знаете. Каким оказался окончательный итог?

— Возможно, десять миллионов.

— Десять миллионов. Боже, — наконец, она озвучила мысль, не покидавшую ее с самого момента прочтения документа: — На одном из этих кораблей находилась моя мать.

Торн промолчал.

Хоппер смутно осознала, что плачет.

— Вы использовали память о ней, чтобы убедить меня не уходить из университета. И именно вы убили ее! — Он даже не шелохнулся. — Почему он… Почему вы отдали такой приказ?

— Страна пребывала на грани краха. И это не фигура речи. На протяжении шести месяцев существовала непосредственная угроза, что Британию наводнят иностранцы. Как бы вы поступили, если бы находились в переполненной шлюпке, а рядом в воде плавали тысячи людей?

— Но это же не шлюпка. Это страна! Большое государство. Мы могли принять гораздо больше беженцев!

— Мне очень жаль, Элен. Правда жаль. Но люди голодали. Другого способа попросту не существовало. Если бы мы не предприняли решительных действий, погибла бы вся страна.

— И то, как мы теперь живем, вы называете успехом? Два десятилетия на пайке, когда считают последние крошки? Когда орут на улицах? Живут в лесу, как звери?

— Я понятия не имел, в кого превратится Давенпорт, но знал, что на кону стоит само существование Британии. Диктатура лучше пустыни. Мы вправду верили — то есть я верил, — что выбирать приходится только между варварством и полным крахом. Он выбрал варварство. И я присоединился к нему.

Сквозь слезы Хоппер видела, как Торн заламывает руки.

— Вы убили… Вы даже сами не знаете, сколько миллионов человек вы обрекли на смерть своими приказами. И одна из погибших — моя мать. И вы даже самому себе не можете признаться в этом.

— Могу, Элен. — «Как он смеет произносить мое имя!» Хоппер колоссальным усилием воли подавила вспышку охватившего ее гнева. — Самому себе я могу признаться. Но изменить содеянное не в силах. И то обстоятельство, что приказ подписал бы кто-нибудь другой, не сделай этого я, роли не играет. Подписал все-таки я.

— Поэтому-то он и держал вас в правительстве?

— В том числе и поэтому.

— Как вы можете жить? С таким грузом на совести?

— Не знаю. — Глазницы на низко опущенной голове Торна казались Хоппер с ее места пустыми, тускло освещенное худое лицо ее собеседника превратилось в череп. — Я пытался найти способ загладить свою вину.

— И что же может искупить такое?

— Ничто, я знаю. Ничто, — голос его едва можно было расслышать.

— И как только с подобным можно свыкнуться?

Торн резко вскинул голову.

— Думаете, об этом не помнят тысячи людей? Одна мобилизация чего стоит… — он всплеснул руками. — Каждый отдавал себе отчет, что он творит. То был вопрос выживания.

Хоппер глубоко вздохнула.

— А если я начну рассказывать тем, кто ничего не знает об этом? Людям моего возраста?

— На моей совести уже достаточно смертей, Элен. Я бы не хотел, чтобы на нее легла и ваша.

— И корабли всё еще топят?

Он едва заметно покачал головой.

— Благодаря Житнице необходимость в этом отпала. Да и все равно сейчас в Британию почти никто не стремится.

— Я должна поделиться этим с кем-нибудь.

— Вы всего лишь расскажете то, о чем многие подозревают.

— Почему Давенпорт отправил вас в отставку? Если бы это стало общеизвестным…

— Практически все и так известно, Элен. Люди просто не хотят знать, что именно произошло. Они хотят знать, что у них будет хлеб завтра и в следующем году. И они поддержат любого, кто даст им пищу. Даже если число жертв появится завтра на первой полосе «Таймс», Давенпорт торжественно сообщит, что с болью в сердце делал все необходимое ради спасения нации.

— Почему же вы тогда покинули правительство? Почему Давенпорт избавился от вас, раз вы столько знаете?

Торн вновь отвел взгляд.

— Я не могу вам этого сказать.

— Чушь!

— Это правда, Элен. Мне больше не достает храбрости. От этого зависит жизнь других людей.

— Конечно, — она взяла свою сумку.

— Элен. Пожалуйста, останьтесь.

Однако она больше не желала слушать никаких объяснений. Не вынесла бы и слова. На негнущихся ногах она прошла по кабинету и дернула на себя дверь. Обернувшись на мгновение, увидела, что Торн так и сидит, сжавшись в кресле. А потом вышла на жаркий спертый воздух.

Вечером Хоппер уехала из Оксфорда, через два дня сменила адрес. Работать летом на острове Скай она уже не могла. А когда вернулась в колледж в октябре, Торна уже не было. Он оставил ей в привратницкой три письма, которые она, не читая, порвала и сожгла.

Проснувшись, Элен так и осталась лежать, уставившись в потолок своего кабинета. Нет же, не кабинета, а гостевой спальни. Своего бывшего кабинета. Не считая валявшейся в центре комнаты одежды, ее одежды, здесь царила безличная чистота.

Матрас на кровати был толстым, поистине роскошным. Интересно, подумала она, где и когда его изготовили. Последние несколько лет ей доводилось спать только на матрасах военного образца — комковатых и таких тонких, что на них и наматрасник натянуть было невозможно. Остальную меблировку комнаты составляли небольшой письменный стол со стулом, платяной шкаф и книжная полка. В углу располагался пуф, который Хоппер сразу узнала: старинная штуковина с резными ножками, настолько тяжелая и непрактичная, что навряд ли когда-либо покинет это помещение.