— Вам вправду обязательно уходить? — она даже представить себе не могла, как будет еще год учиться без своего куратора.

Он пожал плечами:

— Несправедливо портить карьеры всем, с кем я здесь работал, из-за моей нынешней скверной репутации. Не то чтобы послужной список и достижения этих людей многого стоят, но они действуют рационально, исходя из собственных интересов. Другого ожидать не приходится. Ричард всегда это повторял.

Вот тут Хоппер удивилась. На ее памяти Торн еще ни разу не ссылался на Давенпорта. Она смотрела на него во все глаза. Торн встал позади своего кресла, положив руку на спинку, и продолжил:

— Многие годы я был исключительно ученым, а потом… Потом меня втянули в политику. И знаете, Элен, подобная перемена оказалась губительна, — он окинул ее внимательным взглядом. — Политика марает все сделанное тобой ранее.

Хоппер промолчала.

— Обычно полагают, будто наука и политика противоположны. Мол, первая касается истины, а вторая восприятия. Это не совсем так. Нет, конечно, общественное мнение никак не сказывается на фотосинтезе. Уж это-то истинно. Но когда мы принимаем решение, даже опираясь на сугубо научные выкладки, на установленные факты, восприятие имеет большое значение. Какое море мы станем исследовать — вот это или другое? Скольким людям мы собираемся оказывать помощь — сотне миллионов человек там или же только пятидесяти здесь? Ответ часто зависит от восприятия: что приемлемо, что нет…

Она хотела было вмешаться, но Торн говорил отстраненно, будто и не для нее вовсе.

— И разумеется, мы отвергаем то, что является истинным, но неприемлемым. Разве можно согласиться на подобное? Мы ведь, используя термин из экономики, — рациональные агенты, действующие на основе соображений личной выгоды. Именно это Ричард… прошу прощения, премьер-министр. Именно это премьер-министр не уставал мне повторять. Словно мантру какую-нибудь. И стоит убедить людей, что их выгода совпадает с твоей, как они потянутся к тебе, словно река к морю. Если достаточное число простых тружеников решит, что их личной выгоде лучше всего отвечает жизнь в построенном Ричардом мире, он достигнет своей цели. А убедить любого человека можно двумя способами. Первый — показать ему, что созданный мир прекрасен. Однако куда действеннее убедить людей, что альтернатива обернется катастрофой. Разве кто-то захочет жить как эти бедолаги-рабы на материке? Нет. Поэтому-то Ричарда всегда будут поддерживать. Даже если он неправ.

— А он неправ?

После продолжительного молчания Торн поднял взгляд, наконец-то вернувшись к окружающей действительности.

— Может, и нет. Неважно. Вы ведь вернетесь осенью, я надеюсь?

— Я тоже надеюсь. Чем вы собираетесь заниматься?

— Для начала перееду домой, в Лондон. А что потом, посмотрим. Полагаю, буду много читать.

— Эдвард, почему вас вынудили уйти из правительства? В прошлом году, перед вашим переездом сюда.

Хоппер наконец-то осмелилась спросить его напрямую. Он взглянул на нее и рассмеялся.

— Ничего себе вопросец ни с того ни с сего, Элен.

— Простите, я вовсе не хотела…

— Да не берите в голову, — отмахнулся Торн.

— Я вовсе не хотела спрашивать вот так запросто, но мне… — Хоппер залилась краской. Сколько раз она представляла себе, как задает этот вопрос, добившись его доверия, а в итоге брякнула как сущий ребенок. Еще больше ее разозлило, что вопросом пренебрегли с такой вот легкостью.

— Я не могу вам ответить.

— Понимаю, — холодно выдавила она.

Торн вздохнул.

— По большому счету, всего лишь из-за расхождений во взглядах. Тесное сотрудничество — оно ведь сродни браку. В конце концов разногласия достигают такой степени, что уже толком и не понимаешь, как вообще оказался в постели с этим человеком. И одна лишь эта мысль означает, что настало время уходить, — он бросил взгляд на часы. — Боже, мне пора бежать. Будем с Вашим замечательным ректором планировать мою прощальную вечеринку, и я хочу внушить Кэролайн такое чувство вины, что ей придется выставить кое-что из личных запасов алкоголя, который она старательно приберегает для ужина по случаю выхода на пенсию.

На какой-то миг Хоппер возненавидела Торна за то, с какой непринужденностью он уклонился от ответа, но затем ее снова охватила грусть.

— Я не хочу, чтобы вы уходили.

— Спасибо, Элен. Я тоже не хочу. Буду скучать по вам, — Торн улыбнулся, и пауза неестественно затянулась. Наконец он накинул на себя пиджак и задернул шторы, отчего кабинет мигом погрузился во тьму. Они вышли вдвоем, Торн захлопнул дверь и двинулся по коридору к выходу во двор.

Хоппер выждала в галерее добрую минуту и, удостоверившись, что он не вернется, подошла к его кабинету, подергала ручку и осторожно проскользнула внутрь.

Как и остальные дома по улице, жилище брата уже было закрыто на комендантский час: жалюзи развернуты против солнца, чтобы тонкие белые планки отражали убийственно жаркие лучи.

Улицы пустовали, поскольку закон исправно соблюдался. То было еще одно нововведение Давенпорта: при назначенном темном времени суток, пока законопослушные граждане спят, править гораздо проще, равно как и устанавливать контроль над городами. На скорую помощь, как объяснила водитель, ограничения не распространялись. Естественно, по улицам продолжали шнырять и полицейские фургоны, пускай теперь их добычей по большей части становились не преступники, а загулявшие подростки да таящиеся прелюбодеи.

В прихожей было темно, единственным источником света на нижнем этаже оказалась лампа в гостиной. Лаура называла комнату «салоном» — то был один из ее бзиков, убеждавших Хоппер, что невестка куда счастливее чувствовала бы себя в годах эдак 1940-х.

Хоппер сняла куртку и направилась в гостиную, чтобы выключить лампу. Из кресла в темном дальнем углу ей навстречу кто-то поднялся. Она так и подскочила на месте.

— Элли, это я.

Брат закрыл дверь в коридор и включил большой свет. Вид у него был растрепанный, глаза красные, рубашка не заправлена.

— Где ты была?

— В гостях у друга.

— Брехня. Куда ездила?

— Не смей помыкать мной, Марк. Я не ребенок.

— Я думал, тебя опять арестовали. Весь вечер обзванивал полицейские участки. Знаешь, как я волновался? Чуть с ума не сошел, когда ты вечером не вернулась. На детей даже наорал…

Хоппер удалось скрыть улыбку, что виноватой в плохом выполнении им родительских обязанностей в итоге оказалась она.

— Мне очень жаль.

— Да не смеши. Я знаю, что никто из нас тебя не волнует. С твоей стороны было бы весьма мило, если бы ты подтверждала по вечерам, что все еще жива. Некоторых, как-никак, по утрам ждет работа. Выпить не хочешь? — Это была еще одна любопытная черта Марка — способность без предупреждения и порой даже не меняя интонации в самый разгар гневной отповеди переключаться на любезности.

Элен кивнула, и он налил на стойке два стакана виски и передал один ей.

Она осмотрела стакан, тяжелую хрустальную вещицу с сотней изящных насечек.

— Это же мамины, да?

— Точно. Она везде возила пару в небольшом побитом футляре. Помнишь?

— Еще бы.

Они видели этот комплект во время своей первой поездки, до того, как мать отправила их домой. Зной пустыни, ночлег в палатке под охраной вооруженных винтовками высоких молодых медицинских братьев. И упрямо бредущая от одного места отдыха к следующему колонна. Передвигающиеся под надзором матери люди, не покидавшие родные края до последнего из упрямства или же за неимением выбора, были последней волной эвакуации. И вот теперь они плелись по жаркой мертвой местности, лишенной всякой прохлады или темноты, по дороге, где случайные автомобили уже не попадались.

Бригада медиков под началом матери пыталась помогать обессилевшим, однако последних было слишком много, а первых недостаточно. Охрана на своих джипах, число которых было прискорбно малым, кое-как развозила нуждающихся в помощи по полевым госпиталям, развернутым вдоль пути следования колонны. Вышли они из Кении, насколько помнила Хоппер — из северной Кении, и на сотни километров во всех направлениях стояла жуткая едкая вонь. Через несколько дней пешего пути они достигли городов, где действовал транспорт, и шансы выбраться возрастали. Однако все равно пробивался лишь один из десяти. И даже для счастливчиков британские границы оказывались закрыты, если у них не имелось паспортов.