Да уж, основная работа. И вот он снова напоминает о себе — человек, научивший ее всему тому, чем она сейчас занимается. Хоппер ясно слышала слова из его письма, озвучиваемые его же голосом, таким виноватым и тихим, как в последний раз, когда они виделись.
Я очень сильно навредил тебе. Знаю. Но еще знаю, как именно должен загладить свою вину. Ты единственная, кто в состоянии помочь. Больше я никому не доверяю.
Впереди показалась платформа. Первыми всегда становятся видны градирни и клубы пара тепловой сети — жалкие облачка из вытяжных труб, предназначенных для более масштабного использования. Вот оно, место, которое она хоть сколько-то может называть домом: обледеневшая громада облученного металла, высящаяся среди замерзающего океана.
Когда-то платформу, установленную в трехстах километрах от юго-западного побережья Англии, называли многообещающим началом новой серии. А нынче было ясно — она, несостоявшаяся и одряхлевшая, первая и последняя в своем роде. По словам Харва, реакторы платформы все еще производили достаточно энергии для поддержания ее функционирования и кое-какие излишки даже перепадали Большой земле. Как только спадет и эта скудная выработка, станцию без лишних слез забросят, как и уйму прочего в нынешнем разлагающемся мире.
И последние строки письма, этого потока тоскливой мольбы. Не о прощении, но о… Да кто ж знает, что у него было на уме? Хотя скорее всего все-таки отчаянная попытка извиниться, приправленная наживкой из некой тайны. Вот только Хоппер тайны больше не интересовали.
Пожалуйста, свяжись со мной с соблюдением мер предосторожности по указанному адресу. Элен, только не пытайся копать глубже. Риск очень велик. Свяжись со мной. Пожалуйста. У меня есть кое-что, что ты должна увидеть.
И в заключение нетвердая подпись: Эдвард Торн.
Она сожгла письмо. Ей доставило особое удовольствие держать лист за правый уголок, чтобы подпись — и человек, отправивший это письмо, — сгорела в самом конце. Словно в насмешку, последними различимыми словами оказались: «Элен, пожалуйста, не уничтожай письмо…» А потом: «Элен, пожалуйста, не…» И наконец просто: «Элен…» Хоппер специально не стала запоминать указанный адрес — на случай, если вдруг потом передумает. Ответа от нее он не дождется.
Платформа приблизилась. Теперь над волнами виднелась вся ее массивная конструкция — унылая, потрепанная штормами. Она смахивала на исполинскую металлическую корону — эдакие останки утонувшего короля-гиганта. Четыре опоры основательно покрылись ржавчиной, якорные цепи в снопе брызг позвякивали на североатлантическом ветру. У самого основания платформа позеленела от облепившей ее растительности, цеплявшейся за металл с таким упорством, будто ей было известно, что на сотни километров вокруг лучше дома не сыскать.
Хоппер отстегнула от пояса фляжку с водой и сделала несколько глотков. Затем посмотрела в темную морскую даль, не появится ли вдруг кит.
Наконец, когда моторка уже по инерции скользила к самой платформе, Хоппер вновь повернулась. И только тогда заметила черный вертолет, припавший к палубе, словно мясная муха.
3
Теперь, спустя тридцать лет после полного завершения, Замедление казалось самой обыденной вещью в мире. Сложно представить, что когда-то оно вызвало у людей такое потрясение.
Хоппер знала, что она одна из последних «детей до»: ей выпало родиться за четыре года до полной остановки вращения планеты. И теперь она являлась уникумом. Конечно, с той поры на свет появилось еще множество детей, однако в последние годы перед катастрофой уровень рождаемости рухнул. Мир в ожидании катаклизма замер, а с детьми носились что с королевскими особами — сытно кормили да баловали сверх всякой меры, словно в качестве заблаговременных извинений за загубленную планету, которую родители не смогли уберечь.
И все же в те годы желание иметь детей воспринимали в лучшем случае как блажь, в худшем — как жестокость. Зачем приводить ребенка в разрушающийся мир? Хаос и дефицит в конце Замедления удерживали либидо планеты в узде. Беременности прерывали, поспешно и небрежно.
Ввиду неопределенности хронометрирования финального восхода солнца ни одного ребенка нельзя было формально признать последним свидетелем прежнего мира — мира рассветов и закатов, прохладных и ясных вечеров. Даже если бы ровнехонько с вращением Земли и остановились какие-нибудь гигантские часы, а все родильные дома прочесали на предмет регистрации последнего рождения, все усилия в итоге оказались бы тщетными. Кем бы этот ребенок ни был, вполне вероятно, к этому времени его уже не осталось в живых.
Как следствие, количеством поколение Хоппер уступало предыдущему и последующему. Теперь ситуация улучшилась, во всяком случае на Большой земле, и новорожденных, семей и свадеб стало куда больше. А в прежние времена даже издавались журналы, посвященные свадьбам. Один такой, испещренный пометками красивым почерком матери — звездочки по тексту, цветочки на полях, — Хоппер как-то обнаружила в отцовском доме. Нынче даже представить невозможно подобное бесполезное использование бумаги. При воспоминании о матери ее пронзила знакомая боль — притупившаяся со временем, но по-прежнему невыносимая.
Возрождение. Каждый месяц новый завод, читала она в сводках. Каждую неделю все больше угодий под пашню, каждый год больше школ, больше дорог, больше пищи. Два года назад запустили новое железнодорожное сообщение. Возрождение Великобритании шло полным ходом. Правда, на проржавевшей и промороженной нескончаемым осенним утром платформе посреди океана в подобное просто не верилось. Однако репортажи сохраняли оптимистический настрой.
Разумеется, кое о чем в них умалчивалось. Всем было известно о регионах страны, где правительственный контроль «забыть гораздо благородней, чем сохранять».[1] На севере, в новом обширном зерновом районе в Шотландии, во множестве местечек за пределами крупных городов часто вспыхивали бунты, вяло подавляемые. Время от времени на городских площадях вывешивали труп ни в чем не повинного сельскохозяйственного инспектора с табличкой, предлагающей властям довольствоваться им вместо податей. О подобных происшествиях, понятное дело, официально никогда не сообщалось. Тем не менее помимо газет информация распространялась другими способами.
И вот теперь на них буквально с неба свалился вертолет: с мощным приземистым фюзеляжем и стеклянной кабиной, напоминающей глаза насекомого. На платформе имелась вертолетная площадка, использовавшаяся на памяти Хоппер впервые. Топливо было в дефиците, и расходовать его позволялось только при выполнении важных правительственных задач. Военные тоже заметили воздушную машину и принялись пихать друг друга локтями и тыкать пальцами. Хоппер охватила безотчетная враждебность к винтовому пришельцу.
На какой-то момент ей подумалось, не явились ли это за Харвом из-за той выходки с сиреной. Потом она рассмеялась собственной мысли. В прошлом месяце Харв каким-то образом прознал о приближающемся дне рождения Швиммера. И вот, когда в праздничную дату рядовые выстроились на палубе для утреннего осмотра, а командир только раскрыл рот, Харв запустил сирены платформы, запрограммированные на исполнение надрывной электронной версии Happy Birthday to You,[2] чья фальшивость всецело восполнялась истошностью. Хоппер смеялась до слез, наблюдая за сценой из кают-компании: личный состав подпевает, Швиммер стоит с багровым лицом, внутренне разрываясь между гневом и смехом.
Как заместитель командира, Харв мог подвергнуться суровому наказанию, однако ему удалось переубедить Швиммера. Такой он, Харв: живое воплощение обаятельности.
Что ж, если правительство может потратить авиационное топливо ради выволочки Харву или чего-то подобного, Англия, по-видимому, представляет собой гораздо более мирное и контролируемое местечко, нежели Хоппер себе воображала.
