– Ох ты боже… – пораженно выдохнув, я в спешке захлопнула толстый том.

Черт меня подери! Я проторчала в библиотеке весь день – забыв о еде, об усталости, я глотала слово за словом, пока в моей голове не заплясала цельная, словно сшитая из разбросанных по всему миру лоскутков ткани, картинка.

Представляя, как взбесится мать на мое долгое отсутствие, я поспешно подбежала к стеллажу, наскоро всунула книгу на полку и, пожелав хорошего вечера заведующей, которая проводила меня недобрым взглядом (точь-в-точь взгляд моей матери днем ранее), я выбежала из сумрачной читальни, окунаясь в сумеречный вечер.

Я шла домой бодрым, уверенным шагом. Снова я вспоминала мужчину и меняющийся оттенок его глаз: сначала коричневый – теплый и уютный тон, потом светло-золотистый, словно прибрежный песок на рассвете, и наконец чистый, ярко-зеленый цвет. Твердо намереваясь разгадать эту загадку, я залпом выжала из огромного тома всю информацию об этом удивительном феномене. Прочитанные в тусклом свете библиотеки строки отпечатались у меня в голове и теперь вспышками мелькали перед глазами.

«Обладатели глаз-хамелеонов – люди вспыльчивые и импульсивные, они остро реагируют на переживания и чувства, а их настроение меняется так же часто, как и цвет их радужки», – говорилось в одной из прочитанных мною статье.

Однако был в той книжке один отрывок, который понравился мне больше всего. В нем говорилось об ученых-медиках, которые провели эксперимент и выяснили, что голубые или серые от природы глаза от злости могут чернеть, а карие глаза приобретают зеленый или янтарный оттенок, когда человека переполняет радость.

И хотя дома меня ожидал нагоняй от матери, моя душа пела. Я думала о Марке, о той минуте, когда я дала ему надежду на новую встречу, и о проблеске зелени, на одно мгновение озарившем его карие, так лихо поразившие меня в день нашего знакомства глаза.

На следующий день мать попросила меня сходить в аптеку за лекарством.

– А как же домашний арест? – спросила я, наигранно вздергивая брови и приподнимая плечи.

За вчерашнее «отвратительное, эгоистичное поведение» мать придумала для меня одно из излюбленных наказаний всех родителей – запереть родное дитя дома, лишив его общения, развлечений и свежего воздуха.

Какая оригинальность.

– Соф, ну хватит. Мне сегодня слишком плохо, чтобы выносить твои кривляния.

Она говорила сущую правду – про то, что ей было плохо. Ее всегда блестящие волосы были спутаны, кожа лица иссушилась и натянулась, как тетива, на бледном, выцветшем лице выступили капельки пота.

– Может, тебе лучше купить что-нибудь от лихорадки? Выглядишь ты откровенно паршиво.

– Это называется старость, Соф. От этого нет лекарства, – ответила мать, устало проводя ладонью по лицу.

Она прикрыла глаза и протянула мне несколько банкнот.

– Аспирина будет достаточно.

– Как скажешь, – я пожала плечами, взяла протянутые мне деньги и пошла одеваться.

Идя по шумной улице, я поймала себя на мысли, что подсознательно всматриваюсь в каждую черную машину, встречающуюся мне на пути. И всё бы ничего, только я уже один раз врезалась в старую даму – божий одуванчик, – обругавшую меня на чем свет стоит, и чуть было не растоптала маленького терьера, который, задорно виляя хвостом, путался у меня под ногами. У меня было смутное предчувствие, что сегодня я увижу Марка. Это чувство было ничем не подкреплено, однако оно переполняло мою душу, и потому я вглядывалась в лица прохожих почти с неудобным любопытством.

Я зашла в аптеку, где в наше современное время назойливые фармацевты пытаются втюхнуть что угодно, начиная от суперэффективного лекарства от подагры и заканчивая ультратонкими презервативами с банановым, апельсиновым и – о боже! – клубничным вкусами.

Чертовы извращенцы, бурчала я, стоя в огромной, вмещающей в себя чуть ли не весь квартал очереди. Нет, милочка, зря ты так стараешься и скалишь свои белые зубки – этому точно не нужны твои долбанные акции. Он наверняка и этим занимается вручную – и выходит дешевле, и по времени экономней. Выходя из аптеки, я в раздражении зарычала, в сердцах пнув лежащую на асфальте пустую банку из-под пива.

Ох, Соф, зачем столько безнадежной злости?..

Домой я шла в отвратительном настроении. Ни в огромной очереди, состоящей из пахнущих старостью стариков, ни на пешеходах или остановках Марка я так и не встретила. Зайдя в спальню к родителям, я, не говоря ни слова, швырнула сдачу и таблетки на стол, хлопнула дверью, отводя душу, и, пропуская мимо ушей материнское: «Софи, что с тобой?», закрылась у себя в спальне.

Около часа я просидела, скрестив руки на груди и хмуро наблюдая за переменами в погоде. Солнце по-прежнему освещало все закоулки нашего двора, но я, хорошенько приглядевшись, заметила у края горизонта фиолетовые тени. Я слишком хорошо знала здешний климат – надвигалась большая гроза, и где-то через три часа город будут заливать мощные, словно выпущенные под напором, потоки дождевой воды.

Когда я взяла в руки прочитанный до середины детектив и, пробежав глазами две страницы текста, осознала, что ни слова не понимаю, я решила пойти к морю. Быстро собравшись и даже не взглянув в большое, обрамленное в золотую раму зеркало, я вышла из комнаты. На улице заметно похолодало, и я натянула капюшон, поплотнее застегнув ветровку. Не глядя по сторонам, я пошла по знакомой тропе.

Море уже вспенилось не на шутку, оно бурлило крупными пузырями и было мутным, как если бы в закипающую воду сыпнули одну-другую щепотку соли. Наверное, балла четыре будет, подумала я, глядя на белые завитки волн. Дующий с запада ветер легко проник под мою одежду, лизнул выпирающие ребра и в одно мгновение покрыл всё тело ледяными мурашками.

Я уже собралась возвращаться домой – кто любит лежать в кровати с температурой, когда вокруг всё светло и зелено? – когда вдруг, присмотревшись, я увидела на берегу, примерно в 50 шагах, высокую фигуру. Замерев, я остановилась. Тот тихий голосок, который утверждал, что наши с Марком пути сегодня пересекутся, со всей горячностью убеждал меня не уходить с пляжа.

Я не заметила, как сделала шаг, другой. Вскоре я распознала в неясной тени мужские очертания. Волосы стоящего на берегу мужчины развевались на ветру, тонкая рубашка подчеркивала рельеф накаченных мышц. Я осторожно подошла ближе, завороженная тем, как же чертовски удачно темный силуэт этого крепкого, по-богатырски сложенного человека вписывается в тревожно-сумрачный фон чернеющего моря.

Ветер распушил мне волосы, под ногами захрустели осколки выкинутых морем ракушек: в этот момент мужчина заслышал шум и обернулся.

– Привет, – сказала я, неловко оттягивая задравшийся край куртки и чувствуя, как участилось дыхание.

– Софи, – медленно произнес Марк, обводя меня взглядом. – Вот мы и встретились снова.

Он чуть улыбнулся, но слишком быстро развернул от меня свое лицо, чтобы я смогла разглядеть выражение его глаз. Марк присел на песок и стал распутывать большую рыбацкую сеть, лежащую у его ног.

– Неужели ты сейчас пойдешь рыбачить? – удивилась я, наблюдая, как руки мужчины ловко перебирают крученные нити.

– Конечно, – улыбнулся мужчина, аккуратно складывая сеть. – А иначе зачем же я еще здесь торчу? – и он, крепко обхватив снасти, пошел в море.

Сумасшедший, подумала я, со смесью страха и восторга наблюдая за Марком. Море с каждой минутой становилось всё злее, горизонт побелел, словно его всласть посыпали сахарной пудрой, а ветер хлыстом бил по прямой горделивой спине, всё ближе и ближе приближающейся к краям взбудораженных волн.

Марк закатал брюки до колен, вошел в воду, размахнулся и, держа сеть против ветра, закинул путы в море. Он стоял в море один, неприступный, словно нерушимая стена; было видно, что ему нипочем ни шторм, ни ураган, ни буря. Не прошло и десяти минут, как мужчина вернулся на берег, в перекинутой через плечо сети барахтались комки чего-то черного и пятнистого.