В любом случае история продолжается. Прежде чем говорить о том, во что он верил и почему он в это верил, мы находим его, когда он недавно вернулся из поездки по фронтам войны. В июле 1916 года в «Уиндлшеме» не было нужды в особой тишине или направлении ветра, чтобы слышать грохот канонады, возвещавшей о битве при Сомме.

Он уже кое-что видел из того, что происходило за пределами пролива, куда министерство иностранных дел отправило его в инспекционную поездку. В каске, защищающей от шрапнели, под палящим солнцем он спотыкался и скользил в траншеях, добираясь до британской линии фронта. Это было в период затишья, нарушаемого иногда грохотом орудий. Он мало что нашел на линии фронта, за исключением смрада трупов, исходившего из-за ржавой проволоки, и одной или двух пуль снайпера. Ожидание, настороженность держали в напряжении всю эту местность, в воздухе висели аэростаты, пб форме напоминающие колбасы.

«Артур, — писала Джин Иннесу 28 мая, — сегодня утром ходил на ленч с сэром Дугласом Хэйгом. Во время его визита мы загрузили его делами, но, я думаю, ему было интересно, и он говорит, что хорошо спит».

Хэйг, который заменил сэра Джона Френча на посту главнокомандующего, оказался человеком впечатляющим, хотя и не очень веселым. Посетитель лучше всего запомнил мелкие детали: ворон, копошащихся в отбросах в воронках из-под снарядов, момент на Шарпенбурге, — как бы это удивило его двадцать лет назад! — где он склонил голову в молитве. С разрешения главнокомандующего Кингсли прибыл на линию фронта, чтобы встретиться с ним. Они гуляли и разговаривали кое о чем, у Кингсли было загорелое лицо, он широко улыбался.

«Скоро будет большое наступление», — говорил Кингсли. Англо-бурская война казалась такой отдаленной.

На итальянском фронте — министерство иностранных дел хотело, чтобы Конан Дойл создал рекламу итальянцам и поддержал их, — Италия была заперта в противостоянии с Австрией, столкнувшись с той же проблемой: как пройти сквозь пулеметы и проволочные заграждения. Он видел остатки древних построек в Триесте, стены которых были исписаны мелом: «Триест или смерть!» Начались мощные воздушные налеты. Как-то его чуть не убило взрывом снаряда: «Не говорите мне, что австрийцы не умеют стрелять». Большую часть времени он чувствовал себя обновленным и беспечным, отчасти из-за того, что опять был в действии, и отчасти из-за осознания того, что миру будет рассказана большая правда.

Но его донимала давняя бессонница. В полудреме в гостиничном номере ему казалось, что в голове все время звенит слово: Пиаве, Пиаве, Пиаве. Почему Пиаве? Он только смутно помнил, что это название реки где-то далеко в Италии. Тем не менее он записал его и показал друзьям; оно вертелось у него в голове, когда по возвращении в Париж он вышел из поезда и военный полицейский в красной фуражке сообщил ему плохую весть:

«Лорд Китченер, сэр. Утонул. — И добавил: — Слишком много болтовни в этой войне».

Полицейский был не прав. Лорд Китченер, отправившийся с секретной миссией в Россию, погиб не из-за утечки информации. Легкий крейсер «Хемпшир», борясь с сильным ветром у мыса Марвик (Оркнейские острова), напоролся на мину и затонул за двадцать минут.

Но никто еще не знал подробностей случившегося. С тяжелым сердцем Конан Дойл встретился в Париже с редактором, для которого писал свои военные очерки, которые потом вошли в сборник «На трех фронтах» и воспроизведены (хотя и не полностью) в его автобиографии. Редактор «Дейли кроникл» господин Роберт Дональд организовал для них обоих поездку на французские боевые позиции.

«Куда мы едем?»

«В Аргонский лес. Это самое близкое, куда нас могут допустить к Вердену».

К французам Конан Дойл питал даже больше симпатий, чем Мадам. Его не восхищала их стратегия. На протяжении более четырех месяцев противник огненной струей сметал все в Вердене. Но они не сдавались, и о том, почему они не сдавались, лучше всех выразил словами Петэн: «Мы возьмем верх над ними!»

Страна истекала кровью. Увидев Суассон, Конан Дойл написал, пожалуй, свое самое беспощадное замечание:

«Пусть будут прокляты Богом эти надменные люди и их нечестивые амбиции, которые обрушивают на народы такой ужас!»

О чем он не написал, так это о потрясающем приеме, который ему оказали французы. Конфузясь, он чувствовал себя комичным гражданским лицом, которое уполномочено носить форму лишь потому, что является заместителем лорда-наместника графства Суррей. У французов была другая точка зрения.

В сумрачном Аргоне, где разрывы снарядов в щепки разносили буки и дубы подобно кошмару Нью-Фореста или Адриондакса, они до блеска начистили инструменты оркестра. Многие слышали, как французский генерал выпалил свой вопрос о Шерлоке Холмсе. Редактор «Дейли кроникл» рассказал, как это было. 11 июня в городке Сент-Менехоулд давали изысканный обед, и рядом с заголовком меню были нарисованы трубка, револьвер и скрипка — как символы Шерлока Холмса. Если такие почести отдавались отсутствовавшему англичанину, то генерал Умбер хотел убедиться в его патриотизме. Поэтому он сдвинул брови и выпалил вопрос:

«Шерлок Холмс — это кто, солдат английской армии?»

«Но, генерал, — пробормотал смущенный гость, — он слишком стар для службы». И генерал, поворчав и по-прежнему испытывая подозрения, опять занялся обедом.

Именно на французах Конан Дойл заметил нашивки о ранении, которые позднее стали называться планками. По возвращении в Англию он рекомендовал их генералу сэру Уильяму Робертсону, которому посвятил первый том своей военной истории, и это предложение было принято британским военным министерством.

Жизнь своими мрачными тисками сжимала Англию. Весной 1916-го, перед поездкой. Конан Дойла на три фронта, его младший сын Адриан едва не умер от пневмонии. И он провел мальчика через это испытание не с помощью формальных слов воодушевления, но рассказав ему историю и показав картину с рыцарями Азенкура. В июле, облегчая участь Вердена, началось большое наступление британцев, о котором ему говорили раньше.

Именно на Сомме в первый же день британцы понесли шестидесятитысячные потери. Эти убийства отупляли ум, парализовывали сознание. Одной частичкой этого множества был капитан Кингсли Конан Дойл. Хотя Кингсли и был тяжело ранен двумя пулями в шею, ожидалось, что он поправится. Каждый офицер в его батальоне, 1-м Хемпширском батальоне, был убит или ранен в тот же самый первый день. Отец Кингсли узнал, что на протяжении десяти ночей подряд до наступления его сын выползал в нейтральную зону и прикреплял к проволоке белые кресты, чтобы артиллеристы могли уничтожить ее в тех местах, где она не была прорвана.

Можно спорить, и об этом спорили, что битва при Сомме, в которой до наступления заморозков в ноябре было потеряно почти полмиллиона лучших молодых людей, была, очевидно, бесполезной, но она стала ударом в сердце Германии. Императорская германская армия, какой бы великой она ни была, после этого уже никогда не смогла оправиться.

Но разве это утешение?

С самого начала битвы при Сомме Конан Дойл продолжал добиваться создания нательной брони.

«Мы признали факты, — писал он, — до такой степени, чтобы оснастить наших солдат шлемами. Это делалось медленно, но делалось».

Какая-то форма нагрудного щита или нательной брони, добавлял он 5 августа 1916 года, помогала бы остановить летящие осколки металла. Со своей собственной винтовкой он экспериментировал на разных видах брони, заказанных у полдюжины фирм. Деннис и Адриан, которым он запрещал подходить близко, слышали звон, когда пуля отскакивала, или глухой звук, когда она пробивала броню.

Тем временем он пытался спасти жизнь Роджера Кейсмента. Кейсмента, который был уже сэром Роджером Кейсментом, посвященным в рыцарство за верную службу Британии в тропиках, он встретил в далекие дни агитации за Конго. Когда-то он был патриотом, а теперь с осунувшимся бледным лицом под бородой попал на скамью подсудимых по самому им признанному обвинению в измене.