Ему едва исполнилось сорок с небольшим, и это была добрая душа, что едва ли соответствовало ходившей легенде о его суровости. Он обладал сдержанным чувством юмора, которым подкреплял свою силу убеждения, доводя до сознания студентов то, что они должны использовать глаза, уши, руки и мозги при постановке диагноза.

Очень худой, с проворными руками и копной темных волос, стоявших на голове, подобно щетине на щетке, он восседал за своим столом в большой, с голыми стенами комнате в окружении ассистентов и студентов. В обязанности Артура входило объявлять темы одну за другой.

«Этот человек, — заявлял доктор Белл с сильным шотландским акцентом, — сапожник-левша. — Он выдерживал паузу, с тщательно скрытым ликованием наблюдая за озадаченными взглядами студентов. — Замэттье, джентльмены, изношенные места с эзломами там, где у сапожника находится выколотка. Правая сторона, как вы видите, на-амного болше изношена, чем левая. Он пользуется левой рукой для отбивки кожи».

Или, сжав пальцы, произносил: «Этот человек — французский чистильщик обуви». Потом, округлив глаза, выкрикивал: «Ну же! Неужели вы не чувствуете его з-запаха?»

Сухость тона, взгляд в самые глаза и наклон вперед вызывают сконфуженные улыбки студентов. Доктор Белл, которого все называли Джо, жил на Мелвилл-Крессент в доме с прекрасной резной лестницей, который сохранился и по сей день. Он тогда не думал о силе дедуктивных умозаключений в применении к преступлениям, хотя мы знаем, что примерно пятнадцать лет спустя и предпринял попытку разрешить тайну Ардламонта. Он был хирургом и отслеживал болезни.

«Натренированный глаз, и все просто», — говорил он. Не таким простым, однако, было состояние обеспокоенного ума Артура, когда юноша грыз гранит науки. Если он не работал, то всегда читал: книги, которые давал ему доктор Уоллер, библиотечные книги, томики из дешевых магазинов. Когда приходилось выбирать между едой и книгой, часто это была книга. Среди шумных студентов, которые, как взрослые циники, издалека выражали знаки поклонения профессору Хаксли, раздавался смех над его предметом — старой теологией.

Такой смех стоял и по всей Британии. Артур чувствовал его в пропитанной запахом спирта прозекторской, где к человеческому телу относились отнюдь не как в храме. Попыхивая трубкой с янтарным мундштуком, которую он купил в Стоунхерсте, он оглядывался назад, на Стоунхерст, и видел много такого, что сейчас казалось не только просто тревожным (как казалось и тогда), но откровенно нелепым. Это касалось йе только Католической церкви, но и всех религий вообще.

Доктор Уоллер, друг семьи и горячий агностик, поддержал нащупанные парнем мысли, так что он мог это оценить. Доктор суммировал их в письме, процитировав высказывания Эмерсона о необходимости полагаться на самого себя.

«Здесь, — писал он, — мы коснемся слабости слепой искупительной веры в гипотетическое Провидение, которое поистине должно помогать тем, кто не может помочь себе сам. Намного, более верным и благородным является смысл старой поговорки: небеса помогают тому, кто сам себе помогает. Такой мужественный душевный подход теология готова убить, заставив нас считать себя низкими, грешными и деградированными, что является вредной ложью и подрезает корни всего лучшего в нашей сущности, ибо отними у человека уважение к себе, и сделаешь много для того, чтобы превратить его в труса и негодяя».

Попав в точку, что так импонировало его молодому другу, он продолжал: «Делать — это намного более прекрасное слово, чем верить. Действие — гораздо более надежный лозунг, нежели вера».

Действие! Вот оно что! В начале лета 1878 года Артур старался во время каникул помочь семье, работая в одном из бедных кварталов Шеффилда фармацевтом и помощником доктора. Даже если бы он поначалу ничего не заработал, он, по крайней мере, мог бы облегчить беспокойство матери по поводу его собственного пропитания и содержания.

Результаты были не блестящими. Он был настолько неопытен, пожалуй, настолько напоминал полуукрощенного медведя в аптеке, что по прошествии трех недель он и доктор Ричардсон решили расстаться. Хотя впоследствии эта первая попытка забавляла его, в то время он относился к ней совсем по-другому.

«Эти шеффилдцы, — с жаром писал он, — предпочтут быть отравлены человеком с бородой, чем спасены тем, у кого ее нет».

Три недели — и еще несколько месяцев до начала осеннего семестра в Эдинбурге! Поспешив в Лондон, он предложил свой услуги медицинским газетам. Тетя Джейн, дядя Генри и дядя Джеймс приняли его у себя в доме на Клифтон-Гардене, хотя теперь он казался до беспокойства отчужденным и богемным. Ожидая ответа на свое объявление, по утрам он занимался, а потом бродил по улицам. По вечерам газовые фонари освещали менее академические сцены.

«Они изобрели зверскую игрушку под названием «Торпеда леди Тизер», — сообщал он. — Это свинцовый пузырек наподобие тюбика художника для жидких красок. Если нажать, вылетает струя воды, и огромное удовольствие отправиться вечером по улицам и поливать этой струей лица всех, кто попадется, — и мужчин, и женщин. Все вооружены этими штуками, и никто от них не бегает. Я видел прибывающих на приемы и выходящих из экипажей дам, которых облили, а они получили от этого видимое удовольствие».

Популярность этих водяных пушек, помимо любопытного света, который они проливают на викторианские шутки, указывает на поистине примечательную сдержанность упомянутых дам.

У Артура не было настроения для таких причуд. Неделя проходила за неделей без ответа на его объявление, и он впал в отчаяние и решил поступить на военно-морской флот в качестве врача. Он расписал всем своим тетушкам и дядюшкам преимущества такого шага, когда некий доктор Эллиот из деревни под названием Райтон, в Шропшире, написал, что готов принять его услуги.

В Райтоне у него получалось неплохо, с одним опасным случаем он справился сам, а в ходе рутинной работы набирался уверенности в себе. Единственное, что раздражало его, довольно наивно признавался он, — это вспыльчивый нрав самого доктора Эллиота. «Хотя внешне он выглядел джентльменом», у доктора Эллиота в голове не было ни единой оригинальной идеи, и он мог вспылить даже в ответ на самое обычное замечание.

«Я думаю, доктор Эллиот, было бы неплохо отменить смертную казнь».

«Сэр, — побагровев, отвечал доктор Эллиот, — я не хочу, чтобы в моем доме говорили такие вещи! Вы понимаете, сэр?»

«Сэр, — моментально парировал его помощник, даже не позаботившись выяснить, в чем заключалось неприличие его высказывания, — я буду выражать свое мнение, когда и где захочу».

В конце октября Артур вернулся к своим занятиям. Он не мог ожидать никакого вознаграждения от доктора Эллиота, поскольку это не было заранее оговорено. Тем не менее, после четырех месяцев работы, он втайне надеялся на какой-то хотя бы слабый жест. Ничего не предвиделось. Набравшись смелости, он поинтересовался, не может ли он рассчитывать хотя бы на железнодорожный билет домой.

«Мой дорогой друг, — ответил этот бизнесмен, — закон гласит так. Если помощник получает оклад, тогда он становится признанным лицом и может претендовать на компенсацию издержек. Если же, как в нашем случае, он не получает оклада, он становится джентльменом, путешествующим ради собственного совершенствования; и он ничего не получает».

Итак, Артур отправился домой на зимнюю учебу, готовый поклясться в том, что помощник врача — это самый плохо используемый, тяжело работающий и неоплачиваемый человек на свете. В Эдинбурге, по крайней мере, он мог заняться спортом. Для такого крепко сложенного юноши он был скор на ногу, как кошка. Путем небольших тренировок его превращали в стремительно нападающего в регби и в первоклассного боксера. Бокс был видом спорта, который нравился ему больше всего; здесь и во время игр в регби он подружился со студентом по имени Бадд — наполовину гением, наполовину чудаком, — чьи дикие шутки развлекали его, наверно, не меньше, чем увлекала игра.

Но обстановка дома была сейчас поистине отчаянной. Здоровье отца надламывалось. Чарльз Дойл, болезненный и выглядевший старым, хотя был он всего лишь в среднем возрасте, дважды вынужден был проводить по неделе в постели. В Управлении работ зловеще поднимали брови по поводу его отсутствия после всего тридцати лет службы.