«Этот человек либо виновен, либо нет, — писал он. — Если виновен, то он заслуживает того, чтобы отсидеть свой семилетний срок до последнего дня. Если же нет, то перед ним надо извиниться, оправдать его и возместить ущерб».

В поисках свидетельств он рассылал запросы, писал всем, кто мог дать по э. тому делу показания, почти непрерывно курил, изучая детали, потом организовал интервью с Джорджем Эдалжи. В начале января 1907 года он встретился с этим молодым человеком в фойе «Гранд-отеля», в районе Чаринг-Кросс.

«Первого же взгляда на господина Джорджа Эдалжи, — взорвавшись, писал Конан Дойл неделю спустя, — первого же взгляда было достаточно для того, чтобы убедить меня в крайней маловероятности его вины и предположить некоторые причины, по которым он попал под подозрение.

В назначенное время он пришел ко мне в гостиницу. Но меня задержали дела, и он в ожидании читал газету. Я узнал этого человека по смуглому лицу, стоял и наблюдал за ним. Он держал газету блйзко к глазам и чуть сбоку, что доказывало…»

В этот момент, продолжая наблюдение, Конан Дойл пересек фойе и протянул руку.

«Вы — господин Эдалжи, — сказал он, представившись. — Вы не страдаете астигматической близорукостью?»

Мы не располагаем сведениями о том, какова была реакция молодого адвоката на такого рода приветствие, но мы знаем его ответы на вопросы, которые Конан Дойл продолжал задавать:

«Я это только к тому, что я когда-то учился на глазного хирурга. Астигматизм заметен, и я думаю, что присутствует также высокая степень близорукости. Очки не носите?»

«Никогда не носил, сэр Артур. Я дважды ходил к глазным врачам, но они не могут подобрать очки, которые помогали бы. Они говорят…»

«Этот вопрос, безусловно, поднимался на суде?»

«Сэр Артур, — ответил тот с искренним отчаянием. — Я хотел пригласить в свидетели оптика, но юристы сказали, что выдвинутые против меня обвинения столь очевидно смешны, что об этом не стоило беспокоиться».

Даже при ярком дневном свете, размышлял Конан Дойл, Эдалжи был более чем полуслеп, в сумерках в любой местности, которую он не знал досконально, ему пришлось бы пробираться ощупью, а по ночам он был бы просто беспомощен. Утверждение о том, что такой человек постоянно прочесывает местность по ночам, — не говоря уже о той роковой ночи, когда лил дождь и когда он якобы прошел милю, а его одежда не промокла до нитки, — такое утверждение, решил он, не подкреплялось элементарным здравым смыслом.

Не мог ли Эдалжи симулировать слепоту? Он так не считал. Но каждый шаг должен быть проверен. Поэтому он направил Эдалжи к хорошо известному глазному специалисту Кеннету Скотту, который сообщил, что у того восемь диоптрий близорукости — намного хуже, чем предполагал расследователь.

Он уже вел переписку с отцом Эдалжи. Он поехал в Грейт-Уирли, чтобы вести расследование и на месте опрашивать свидетелей. Теперь он располагал деталями.

11 января 1907 года в газете «Дейли телеграф» появилась первая часть его заявления размером в восемнадцать тысяч слов «Дело господина Джорджа Эдалжи».

Для начала он отобрал показания против Эдалжи и скрупулезно разделил их по направлениям. Он ненавидел расовые и религиозные предрассудки. Легко, думал он, простить настроения необразованных местных жителей в отношении странного Эдалжи. Но совсем не так легко извинить английского джентльмена, главного констебля, который с 1892 года лелеял чувства неприязни, распространяя их на всю местную полицию.

Это, как заявлял Конан Дойл, было отвратительным подобием дела Дрейфуса. В каждом из этих дел присутствовал молодой восходящий в гору профессионал, которого уничтожала власть, используя фальсифицированный почерк. Во Франции капитана Дрейфуса сделали козлом отпущения потому, что он был евреем. В Англии Эдалжи стал козлом отпущения из-за того, что был парсом. Англия, родина свободы, в ужасе кричала, когда такие вещи происходили во Франции. Что же мы можем сказать теперь, когда речь идет о нашей собственной стране?

Какова же была позиция министерства внутренних дел при двух правительствах, когда такой авторитет в области юриспруденции, как господин Йелвертон, представил доказательства того, что Эдалжи был отправлен за решетку незаконно?

«Очевидно, — с горечью писал он, — власти были потрясены и пошли на компромисс с совестью». После трех лет заключения жертву выпустили на волю, но без оправдания. Они невозмутимо сказали: «Можешь быть свободен», но при этом добавили: «Ты остаешься виновным». Так оставлять дело было нельзя. Кто принимал это нелогичное решение? И на каких основаниях? Он, Конан Дойл, взывал к протестам общественности.

«Дверь перед нами захлопнули, — заключил он. — Теперь мы прибегнем к последнему суду — суду, который никогда не ошибается, если имеет дело с фактами, мы спросим у общественности Великобритании, должно ли это дело продолжаться».»

Нет необходимости употреблять слово «Сенсация».

О Джордже Эдалжи заговорила вся страна. На страницах «Дейли телеграф», заполненных письмами читателей, развернулась дискуссия. Еще один авторитетный специалист в области права, сэр Джордж Льюис, — изучающие криминалистику помнят его по делам об отравлении Браво и о хищении бриллиантов из Хэттон-Гардена, — доказывал невиновность Эдалжи. «Кто несет ответственность за принятие решения «свободен, но виновен»?» — такой вопрос переходил в ропот.

Министерство внутренних дел этого не объясняло; оно вообще ничего не объясняло. Министр внутренних дел Герберт Гладстон, сын покойного Великого старца, вежливо сообщил, что по делу Эдалжи будет проведено полное расследование. К сожалению, существовали трудности. Тогда еще не было Уголовного апелляционного суда, хотя потребность в нем обсуждалась со времен дела Адольфа Бека. Вопрос поэтому заключался в том, каким образом заново открыть это дело.

«Вы полагаете, — вопрошал человек в пабе, — что приговор Эдалжи останется в силе, потому что нет правового механизма для решения этой проблемы?»

Что касается повторного суда, то да. Но в этом были особые обстоятельства, с чем соглашалось и министерство внутренних дел. Они готовы были назначить комиссию в составе трех независимых участников: эта комиссия будет проводить закрытые заседания для изучения всех данных, которые должны быть представлены, и вынесет рекомендации о том, каким курсом должны следовать власти.

«Прекрасно», — сказал Конан Дойл. Он не возражал против отсрочки, потому что считал, что сможет назвать имя виновного. Он активно занимался перепиской и совершал тайные поездки в окрестности Грейт-Уирли, собирая доказательства, которые мог бы предоставить комиссии.

«Собранные улики против намеченной мною жертвы уже очень сильны, — писал он Мадам еще 29 января. — Но у меня намечены пять самостоятельных направлений, посредством которых я сделаю их неопровержимыми. Будет отличный удар, если я смогу положить его на лопатки».

А потом уже он стал получать Дикие письма от веселого шутника и резателя скота по совместительству из округи Грейт-Уирли. Они сыпались к нему в почтовый ящик, как ядовитые змеи.

«От детектива Скотленд-Ярда я узнал, что, если ты напишешь Гладстону о том, что в конце концов пришел к выводу о виновности Эдалжи, они на следующий год произведут тебя в лорды. Не лучше ли быть лордом, чем рисковать потерей почек и печенки? Подумай обо всех этих убийствах, которые были совершены, почему ты должен этого избежать?»

Не могло быть сомнений в том, что это — письма от шутника. Не говоря уже о почерке, в них содержалось слишком много упоминаний чисто местных реалий, их автор бубнил на те же самые темы, которые многие годы поглощали и мучили этого шутника. Для примера:

«В школе Уолсалла было не получить никакого образования, пока эта проклятая свинья (приводилось имя) была школьным боссом. Он получил чертову пулю после того, как управляющим были посланы письма о нем. Ха-ха».

Шутник без устали твердил, что это Эдалжи, Эдалжи, Эдалжи писал те бранные письма.