В 1900 году его главное убеждение состояло в том, что тогдашнее правительство надо было поддерживать. Причиной путаницы и неразберихи в этой войне были не политики — виной всему была так называемая армейская группа в золотых галунах.

«Урегулирование этой войны, — настаивал он, — не должно приписываться партии, многие члены которой были в оппозиции этой войне и чинили препятствия».

Но пока решался вопрос о кандидатуре, у него был целый месяц для игры в крикет. В августе он играл за Марилебонский крикетный клуб у Лорда, и как-то туда приехала Джин Леки, чтобы посмотреть на его игру. Именно тогда их встретил Вилли Хорнанг, сделавший неверные выводы, тогда и произошла та ужасная ссора с Конни и Вилли, о которой мы уже писали. Он был в ярости; он пре. бывал в таком состоянии и тогда, когда секретарь либерал-юнионистской партии господин (впоследствии сэр Джон) Борастон приехал к нему с политическими вопросами.

«За какое место в парламенте вы собираетесь бороться?» — спросил Борастон.

На этот вопрос ответить было легко. Без раздумий он хотел стать деятелем оппозиции и собирался бороться за место сэра Генри Кэмпбелла-Бэннермэна, лидера либеральной партии.

«Это будет очень почетно», — писал он Мадам, указывая на то, что борьба за более легкое место была бы делом отчаянно скучным.

Эта вакансия, сообщили ему, уже была обещана кому-то другому. Но если он хочет добиться действительно трудного места, не мог бы он баллотироваться от Центрального округа Эдинбурга?

«Лучше и быть не может. Я родился в Эдинбурге!»

«Помните, что этот округ — оплот радикалов. Это голосование, результаты которого главным образом предопределят сделки. У кандидата на это место на протяжении многих лет не было оппозиции; в последний раз, когда оппозиция была, кандидат радикалов получил большинство в две тысячи голосов при тогдашней численности электората в шесть тысяч. Победить вы не можете, но можете уменьшить это большинство».

Не могу победить, да? Решив не подавать никаких признаков нервозности, он отправился на север, чтобы окунуться в намного более головокружительный водоворот, чем тот, в который он когда-то попал в Соединенных Штатах.

Каменные, прокопченные улицы этого округа Эдинбурга были наполнены пронзительным шумом политической борьбы. Из отчетов печати видно, что каждое высказывание кандидата сопровождалось бурной реакцией собравшихся: «Аплодисменты», «Бурные аплодисменты», «Смех», «Свист». Резкие выкрики аудитории свидетельствовали о заинтересованности и нетерпении. На ведение кампании у Конан Дойла было всего десять дней — с 25 сентября по 4 октября.

С первой речью он выступал в окружении толпы рабочих на шрифтолитейной фабрике. В последующей суматохе у него было от семи до десяти выступлений в день. Он выступал, стоя на пивной бочке в пивоварне «Парксайд». Он выступал в «отделе дезинфекции» корпорации «Стейблз». Всегда все заканчивалось выступлениями на митингах в переполненных залах и театрах, где вопросы сыпались один за другим, даже то упорство, с которым крикуны обращались к нему как к Шерлоку Холмсу, не делало такие выступления более приятными.

«Такое обращение, — заметил корреспондент «Глазго ивнинг ньюс», — доктор воспринимает добродушно».

Он говорил с неизменной широкой улыбкой на лице, с левой рукой в кармане брюк и жестикулировал правой. «Несмотря на то что он говорит быстро, каждое слово понятно; хотя. в его речах нет страстности и огня, он постепенно доводит аудиторию до такого состояния, что она взрывается громовыми аплодисментами». С самого начала он избегал текущих политических проблем — налогов на аренду земли, права жителей округа разрешать или запрещать продажу спиртных напитков, избирательных прав женщин, считая, что они не представляют большой важности. «Есть одна проблема, которая заслоняет все остальные настолько, что именно на ней должны быть сосредоточены выборы, — чеканил он снова и снова. — Это проблема южноафриканской войны. {Аплодисменты.) До тех пор, пока эта проблема не решена, отдавать голос тому или иному социальному вопросу — это все равно что наводить порядок в гостиной, когда горит дом». {Аплодисменты.)

Эдинбургская газета «Скоттсмен», которая поначалу испытывала сомнения в отношении кандидата-литератора, после двух его выступлений была приведена в лирический восторг. В целом же прессу озадачивало то, что этот новичок так мастерски владеет аудиторией.

«Господин Шерлок Холмс! Что вы скажете о проблеме прав жителей запрещать или разрешать продажу спиртных напитков?»

«Я согласен, что над питейными заведениями должен существовать какой-то контроль. Но если вы ликвидируете такое заведение, вы должны заплатить его владельцу компенсацию за потерю бизнеса».

Голоса шотландцев: «Компенсацию?»

«Конечно! Владельцу питейного заведения тоже надо на что-то жить».

«Господин Шерлок Холмс! Не верите ли вы в трезвенность?»

«Да, воздержание — это хорошо. Но честность лучше!» На медеплавильном заводе Лэйдлоу он встретил кандидата оппозиции, зажиточного, но бесцветного издателя Джорджа Маккензи Брауна из фирмы «Нельсон энд Санз».

«Я не могу говорить шутками, подобно моему сопернику», — пожаловался господин Браун. Писатель и издатель пожали друг другу руки, и оба выступили перед рабочими со страстными речами. Потом его поторопили (это сделал знающий свое дело председатель его предвыборной кампании Роберт Крэнстон) на митинг пожарников. Сила личности Конан Дойла достигла и других округов Эдинбурга; она эхом раскатилась по всей Шотландии и вышла за ее пределы. Во время выступления в Восточном Файфе его подковырнул господин Эскит. В ответ на его вопрос: «Кто будет платить за эту войну?» — он сказал, что она может быть оплачена за счет налогов на добычу золота, на железные дороги, налогообложения буров; это вызвало ярость газеты «Лидс меркьюри».

«Доктор Конан Дойл, по-видимому, не знает, что мы уже платим подоходный налог в размере шиллинг с одного фунта, чтобы оплачивать стоимость этой войны, что с этой же целью введены дополнительные пошлины на чай, табак, пиво и крепкие напитки».

Тем не менее, к беспокойству радикалов, этот пришелец завоевывал голоса.

И даже более того. «Мы тебя целиком поддерживаем», — кричали не из одной рабочей группы. Он им нравился, вот и все. Еще важнее то, что они считали его человеком честным и чувствовали, что могли доверять ему. С приближением дня голосования предвыборная лихорадка доходила до безумия. Каждый вечер до гостиницы «Олд Уэйверли», откуда он строчил записки Мадам, его провожали толпы сторонников; улица Принс-стрит была блокирована, а они не расходились до тех пор, пока кандидат осипшим голосом не пожелал им доброй ночи.

Его первоначальные сомнения в исходе выборов («Буду яростно бороться, но сомневаюсь, что смогу сделать достаточно для победы») сменились горячей уверенностью. «Я намерен добиться победы», — говорил он своим аудиториям, и был искренен. Он завоевал на свою сторону ирландский квартал в Каугейте, хотя продолжал отказываться голосовать за гомруль (местное самоуправление). Во время одного из последних митингов, проходившего в Литературном институте, на трибуну поднялся седовласый доктор Джозеф Белл, который заверил, что его бывший ученик будет одним из лучших членов парламента, если он будет хотя бы наполовину так же хорошо работать, как работал в Эдинбургской королевской лечебнице.

В ночь на день выборов он не мог заснуть. По трезвым оценкам, у него были намного лучшие шансы, чем равные. Но наутро он уже считал по-другому.

Ночью поработали люди, наделенные политической изобретательностью. Вокруг трех избирательных участков Центрального округа были расклеены три сотни плакатов, напечатанные броскими черными буквами и подписанные некоей «Организацией города Данфермлина в защиту протестантов».

Доктор Конан Дойл, гласили эти плакаты, был участником папского сговора, иезуитским эмиссаром, ниспровергателем протестантской веры. От рождения он римский католик, может ли он отрицать это? Он получил образование у иезуитов, может ли он отрицать это? Если он не может этого опровергнуть, что могут думать об этом человеке протестанты, сторонники Шотландской церкви и Ковенанта? Каких им еще требуется доказательств?