«Не знаю, как благодарить тебя, старик, за чек на 100 фунтов. Как раз перед тем, как я получил его, я купил первую строевую лошадь, и это обошлось мне в 1300 рупий. Это отличный гнедой по кличке Крестоносец… Где и когда я увижу «Хозяина Кроксли» и рассказ о лисьей охоте бригадира?»

Иннес был не единственным, кто ждал только что написанного рассказа о бригадире Жераре, у которого было два названия: «Преступление бригадира» и «Как бригадир убил лису». Это был самый любимый рассказ Конан Дойла о бригадире. Никто из тех, кто следил за добродушным Жераром, гордостью наполеоновской армии, не может забыть о том, что он лелеял одну особую иллюзию. Научившись говорить по-английски у «адъютанта Обрианта из полка ирландеров», он высказывается следующим образом: «Мои божества!», что по-французски могло бы звучать как «О, моя вера!», и при этом он считает себя авторитетом во всем, относящемся к Англии или к английскому языку.

«Я сделал с англичанами погоня за лисы, — с гордостью объявляет бригадир. — И я дрался боксом с тем бастлером из Бристоля».

Есть что-то классическое в описании того, как Этьен Жерар вел свою погоню за лисами, а также его собственных конкретных действий. В письме Иннесу, датированном июлем, Конан Дойл объяснял, что осенью собирается отправиться в еще одну поездку с лекциями, что будет читать аудиториям «Преступление бригадира». «Вся чертовщина в том, — писал он, — что не могу я это читать без смеха».

Они обсудили и другие планы на осень. Когда в Индии закончится сезон дождей, а Лахор станет центром увеселений Пенджаба, он отправит туда Лотти на долгие каникулы на попечение Иннеса. Лотти была связана с ними уже на протяжении семи лет. Лотти, которая любила танцевать, устала от ухода за Туи и за детьми. Лотти со слезами на глазах призналась, что ей — ну ужасно — хотелось бы поехать, если это только возможно. А в письме к Иннесу он написал: «Не знаю, что я буду делать, когда Лотти, как и ты, уедет».

Тем временем в Южной Африке весы раскачивались между миром и войной.

Переговоры в Блумфонтейне между президентом Крюгером и британским комиссаром сэром Альфредом Милнером разногласий не разрешили. С июля по сентябрь следовали заседание за заседанием, нота за нотой, на каждое предложение выдвигалось контрпредложение. Правительство лорда Солсбери, никак не желая навязывать президенту войну, пыталось его умиротворить. У него не было никакого желания посылать за шесть тысяч морских миль армию, линии связи которой могли бы быть перерезаны в тот же момент, когда они потеряют контроль над морем. Были сообщения о том, что альянс против них образовали Германия, Франция и Россия. Но в вопросе о британском сюзеренитете над Трансваалем они не уступали. А у президента Крюгера, к которому тогда уже открыто присоединился президент Оранжевого свободного государства Стейн, не было никакого стремления к умиротворению.

За все это время ряды немногочисленных британских войск, — всего шесть тысяч человек для осуществления контроля над целым континентом, — не получили никаких подкреплений. Офицеры перестали даже ругаться. А в форты Крюгера из Германии и Франции продолжали потоком прибывать большие ящики с клеймом «Сельскохозяйственное оборудование» и «Врубовые машины». Они поступали не только через залив Делагоа, но также в Кейптаун и Порт-Элизабет на глазах у изумленных британцев.

Бурские руководители выжидали. Бюргер не мог идти на войну без лошади. Лошади была нужна трава. Без дождей трава на плоскогорьях не росла, а дожди могли начаться не раньше осени. И когда это случилось…

В сентябре британский кабинет, осознав, что президент Крюгер действительно готовится к войне, в спешном порядке перебросил войска из Индии и Средиземноморья. К концу месяца их численность достигла двадцати двух тысяч человек. Но этого было недостаточно. Выслушав скоропалительные предупреждения Джозефа Чемберлена, кабинет оказался перед лицом простой проблемы. Они стали предметом насмешек из-за налета Джеймсона и затянувшихся переговоров с Крюгером. Либо у Британской империи были зубы, либо их не было; если были, то надо кусать. Они стали готовиться к отправке из Англии, если в этом возникнет необходимость, состоявшего из трех дивизий армейского корпуса под командованием сэра Редверса Буллера.

Для военного эксперта, для человека в пабе такая сила представлялась до глупости большой. Эти буры, снисходительно говорил военный эксперт, были всего-навсего дезорганизованной толпой. Человек в пабе раздувался от переполнявших его чувств гордости и презрения. «Старик Крюгер? Скажешь тоже! Он не продержится и двух недель!» (Бурские лидеры говорили в точности то же самое об англичанах.) В Лондоне сторонники «Малой Англии» и пробурские организации протестовали против приготовлений к войне. На митингах при свете керосиновых фонарей дело доходило до стычек. Пока правительство готовило ультиматум президенту Крюгеру, последний, предвидя это, передал Лондону свой собственный резкий ультиматум.

Президент заявлял, что все войска должны быть немедленно отведены от его границ и все британские подкрепления должны немедленно покинуть Южную Африку. Если в течение сорока восьми часов он не получит удовлетворительного ответа от правительства ее величества, он не несет ответственности за последствия.

«Этот малый совсем потерял голову?»

Именно так, одновременно с гневом и скептицизмом, страна восприняла этот ультиматум. Ответ правительства был краток. 11 октября 1899 года было объявлено состояние войны. А на следующий день, вопреки всем ожиданиям, буры начали наступление.

Среди тех немногих, кто никогда не недооценивал этого противника, были, как показывает частная переписка, главнокомандующий армией лорд Вул^ли и Конан Дойл. Последний уже из чтения истории знал о кальвинистском мужестве буров и их стратегическом искусстве ведения боевых действий на холмах.

«Хотелось бы, чтобы такие хорошие бойцы воевали на нашей стороне, а не против нас», — писал он Иннесу. И далее взрывался: «Все это — ужасное дело. Они в высшей степени упрямы. Они ничего не уступят без принуждения, а если и уступят, то чертовски мало».

В конце сентября в холодный, дождливый день он поехал в Тилбери провожать Лотти, которая отплывала в Индию на пароходе «Египет». Не успел лайнер войти в Темзу, как Лотти поспешила к себе в каюту и написала ему письмо.

«Мое сердце было слишком переполнено, чтобы я могла много говорить, но я испытывала множество чувств. Я очень сожалею, что оставляю тебя, и уже с нетерпением жду весны, когда я вернусь. Но до этого я действительно постараюсь хорошо провести время, потому что знаю, что этого хочешь ты. Бесполезно пытаться благодарить тебя за все, потому что я не могу найти для этого слов».

«Ерунда!» — ворчал ее брат, впрочем оценивший ее письмо. Он начал свою поездку с лекциями, состоявшую из четырнадцати выступлений, как вдруг была объявлена война. В ноябре, когда выступления закончились, пришла телеграмма от его американского агента, который сообщал, что пробная постановка в Буффало «Шерлока Холмса» Жиллетта была принята хорошо. Телеграмма о премьере в Нью-Йорке поступила позднее.

«БЛЕСТЯЩИЙ УСПЕХ У ПРЕССЫ И У ПУБЛИКИ ПРЕМЬЕРЫ В НЬЮ-ЙОРКЕ ВЧЕРА ВЕЧЕРОМ. «ГЕРАЛЬД» НАЗЫВАЕТ ЕЕ ДРАМАТИЧЕСКИМ ТРИУМФОМ. ЖИЛЛЕТТ ИМЕЛ САМЫЙ БОЛЬШОЙ УСПЕХ ЗА ВСЮ КАРЬЕРУ».

Это радовало, как и то, что ему было предложено начать политическую карьеру. После падения либералов несколькими годами ранее старая партия Конан Дойла, либерал-юнионисты, начала все больше и больше сливаться с партией тори. Предполагалось, что он мог бы в интересах юнионистов добиваться избрания в парламент. Но такое удовольствие скоро потеряло для него интерес.

Хотя каждая шарманка в Лондоне играла «Солдат Королевы», из Южной Африки поступали шокирующе унизительные и тревожные сообщения. Можно повторить, что буры вели наступление.

Они наносили удары в восточном направлении, прокладывая сквозь скалистые перевалы путь в Наталь, чтобы сбросить британцев в море. С крыш домов на границе можно было видеть, как их покрытые брезентом и запряженные волами фургоны продвигаются по извивающимся перевалам. Одновременно на западной границе они наносили удары в южном направлении, пробиваясь к Кимберли, а в северном — к Мейфкингу.