Однако на этот раз все пошло наперекосяк, и сразу же после обмена приветствиями Василий Васильевич поверг Игоря в ступор, объявив, что отказывает ему впредь в своем покровительстве.

– Сам теперь клиентов ищи, на меня больше не рассчитывай, – заявил он притихшему после таких его слов сыну, но и этим не ограничился, а потребовал от него за счет собственных средств переделать ремонт в помещениях ЖЭКа, и Игорь, не выдержав такой вопиющей несправедливости, попробовал защититься.

– Отец, ты о чем говоришь? У меня на руках акт приемки, тобой же подписанный.

– Это все липа, ты и четверть работ не выполнил, сам знаешь, – легко и непринужденно разбил его защиту Ланцов. – А не хочешь доделывать, деньги верни, я других найму. Откажешься, проведем экспертизу и по суду взыщем. А за подпись, если понадобится, я отвечу.

После таких безумных речей Игорь промямлил, что должен подумать, и, не попрощавшись, повесил трубку. Ланцов же, несмотря на бурно прожитый день, спокойно, словно бы сбросив с себя еще одну тяжелую ношу, перекурил в комнате перед форточкой и на удивление быстро заснул, поднявшись утром лишь по сигналу будильника.

Последующие отведенные губернатором дни пронеслись в бешеном темпе под постоянным надзором главы района и «летучих» бригад из Смольного, колесивших с инспекциями по всему городу. Никешин, проявив чудеса изворотливости, менее чем за двое суток нашел замену большинству гастарбайтеров, что заметно повысило интенсивность труда и качество выполненных работ, но угрожало больно ударить по его карману, однако он был уверен, что трудности эти временные, шеф их, в конце концов, образумится, и вскоре все устаканится и будет, как прежде.

На третий день в кабинете Ланцова появился осунувшийся от бессонных ночей Игорь и безоговорочно принял ультиматум отца, пообещав в течение месяца устранить недоделки. Поскольку тот уже был хорошо обработан матерью, откровенного по душам разговора между ними не получилось, и, понимая бессмысленность всех этих ненужных споров и выяснения отношений, Василий Васильевич сослался на занятость и быстро выпроводил его из своего кабинета.

Самым же ярким событием дня стал для него телефонный звонок начальника одного из ЖЭКов соседнего Красносельского района, сидевшего рядом с ним на совещании в Смольном. Тот бодрым голосом поблагодарил Василия Васильевича за преподнесенный урок, полностью изменивший его взгляды на жизнь, и рассказал о своих первых успехах по искоренению лжи и воровства в коллективе, но вместо того, чтобы порадоваться за единомышленника, Ланцов неожиданно спросил у него:

– Ты где новогодние праздники проводил?

– На даче с женой, – удивился его вопросу коллега.

– Не простужался? – не отставал от него Василий Васильевич.

– Малость покашливаю. А что?

– То-то и оно… – загадочно произнес Ланцов. – Голову теперь береги.

Пожелав ступившему следом за ним на скользкую дорожку единоверцу мужества и терпения, Василий Васильевич после их разговора крепко задумался над неожиданно обретенной им способностью воздействовать на умы людей и собственной общественно значимой роли в борьбе с хищениями и коррупцией, связав все это напрямую с поразившей его болезнью.

В конце концов, невзирая на трудности и непрекращавшиеся снегопады и холода в канун «старого Нового года», кризис в городе был худо-бедно преодолен, хотя и не обошлось без отставок отдельных не внявших словам губернатора районных начальников. При подведении же итогов общегородского аврала в Смольном фамилия Василия Васильевича прозвучала с трибуны в числе наиболее отличившихся, что вызвало рокот и пересуды в заполненном до отказа зале, а у сидевшего в рядах Шукурова сильный зубовный скрежет.

По пятницам рабочий день Иннокентия Сергеевича Разумовского начинался с обхода в сопровождении свиты врачей возглавляемого им хирургического отделения. Причем в коридорах, где лежали по большей части люди малоимущие, он не задерживался, в общих палатах находился чуть дольше, уделяя основную часть времени так называемым коммерческим пациентам, готовым оплачивать собственное лечение и сопутствующие ему услуги «живыми» деньгами.

По завершении часового обхода он, как было заведено, шел к себе в кабинет пить утренний кофе, и ожидавший его молодой, но подающий большие надежды хирург Давид Гогия передавал ему там при закрытых дверях обычный почтовый конверт, сопровождая еженедельный свой ритуал профессиональными комментариями.

В эту же роковую для Разумовского пятницу его привычный жизненный цикл был грубо нарушен необъяснимым и вызывающим хамством соседа по дому, вынудившего его уже третье утро проводить перед телефоном в попытках вызвать сантехника через диспетчера ЖЭКа, постоянно с кем-то болтавшего или же вовсе не отвечавшего на звонки.

Вконец отчаявшись и плюнув на эту пустую затею, он снарядил к ним супругу с письменным заявлением, а сам во взвинченном состоянии отправился на своей недавно купленной «ауди» в родную клинику, опоздав на обход и заглянув лишь к топ-менеджеру одного из крупнейших банков страны Авелю, страдавшему в палате для VIP-клиентов от камней в желчном пузыре и подготавливаемому к операции. Когда же он появился в своем кабинете, ожидавший его как обычно Давид вскочил с кожаного дивана и принялся объяснять ему, от кого из больных и за что получены за неделю деньги.

Перечень вместе расценками предлагавшихся в клинике услуг был широк и разнообразен и охватывал всю жизнедеятельность пациентов: от нормального места в палате и удобоваримой даже по индивидуальному заказу еды до импортного наркоза и чудодейственных зарубежных лекарств, позволяющих гарантировать положительный стопроцентно исход операции и результаты последующего за ней лечения, и такое уже приближавшееся к европейским стандартам обслуживание делало труд коллектива весьма эффективным и очень рентабельным.

Слушая вполуха доклад Давида с фамилиями и диагнозами больных, Иннокентий Сергеевич машинально кивал головой, а сам в это время мысленно крыл в хвост и в гриву Ланцова, представляя его лежащим под капельницей в коридоре за дверью в ожидании операции, и эта сладостная картина повысила выработку его организмом серотонина и эндорфина, именуемых еще «гормонами счастья».

В конце концов, отчитавшись за проделанную работу, Гогия пояснил, что только Попов из шестой палаты наотрез отказывается платить, заявляя во всеуслышание, что у него на руках страховка.

– Какая? – вернулся к реальной жизни завотделением.

– Да обычная социальная.

– С ней только на кладбище, – без тени улыбки сказал Разумовский. – Придется его после операции анальгином лечить.

Оценив по достоинству шутку заведующего, Давид привычным движением вытащил из кармана халата пухлый конверт и протянул его Разумовскому, и тот, взяв его, тут же отбросил, словно раскаленную головешку, и тяжелый конверт шлепнулся плашмя на пол.

Пока Иннокентий Сергеевич дул на обожженные пальцы, Давид поднял его и положил на рабочий стол, но вместо слов благодарности услышал от шефа нечто невообразимое и пугающее, как социальная государственная страховка. Тот сначала закашлялся, а после с перекошенным от испуга лицом каким-то чужим механическим голосом приказал ему:

– Немедленно убери, и чтобы я его больше не видел.

Давид из его указаний ничего толком не понял, а потому уточнил:

– А деньги куда?

– Больным сейчас же верни! – повысив голос, добил его окончательно Разумовский.

«Может, его менты пасут», – пронеслось в голове у Гогия, и он, торопливо сунув конверт в карман, ретировался из кабинета.

Оставшись один, Иннокентий Сергеевич внимательно осмотрел поврежденную руку, но следов от ожога на пальцах не обнаружил. Сохранялась лишь ноющая боль в животе от страха перед непонятным явлением и отданным им вопреки собственному желанию и здравому смыслу распоряжением, и во всей этой метафизике необходимо было скорейшим образом разобраться, найти этому объяснение и все быстро исправить.